Порой жутко бывает, когда понимаешь, насколько все же бытие определяет сознание. Изначально было ясно, что возвращение капитализма в страну приведет к возвращению многих с ним связанных явлений. Некоторые из них позднесоветский человек ждал с тайной радостью, например проституцию или лебезящую галантность обслуживающего персонала – когда продавец угодливо заглядывает в глаза: чего изволите-с? Не думая при этом, что это его дочь окажется на панели, а угодливо заглядывать покупателю в глаза придется именно ему.
Другие, конечно, пугали, но казались при этом всего лишь приложением к грядущему Раю, как например, безработица или конкуренция. Ведь каждый считал себя крайне квалифицированным и нужным членом общества: «Я работаю хорошо, имею высокую квалификацию, так что мне ничего не грозит. В лучшем случае буду работать больше за большую зарплату. А вот ленивый сосед, который глушит водку целыми днями, будет или уволен или перестанет пить. И поделом ему, дармоеду!»
Но были и такие вещи, которых никто не мог и предположить. Например, появление бездомных. Откуда им взяться, если каждый человек может работать, тем более, если будет возможность хорошо зарабатывать. Уж место в «одном колхозе сторожем» всегда найдется. И уж совсем нелепым казалась возможность межнациональных столкновений, хотя именно они и стали маркером наступающих изменений: в центральной России еще делали вид, что продолжают строить «социализм с человеческим лицом», а на окраинах уже собирались толпы громить лиц «не той» национальности.
Но позднесоветский человек утешал себя: «Это окраина, это дикари. Это меня не коснется». И когда в 1991 году распался Советский Союз, многие радовались, что вся эта «национальная возня» осталась за пределами России. Пусть там резали людей, пусть оттуда доходили страшные слухи, и многие русские из бывших советских республик стали приезжать в Россию, бросив все, что имели, но тем не менее, оставалась иллюзия того, что «нас это не коснется». Но через очень короткое время стало понятно, что это не так.
Когда начались волнения в Чечне, когда забурлил Кавказ и граждане «Новой России» услышали крик «Аллах Акбар» и узнали, кто такие вакхабиты, многим стало понятно, что никакой спокойной жизни ожидать не придется. Кавказ, которые еще недавно воспринимался, как «всесоюзная здравница» стал сосредоточением ужаса, Мордором, нависающим над Россией и рассылающим по стране банды орков. Его жители, ранее ассоциируемые с «кавказским гостеприимством», шашлыком и радушием, неожиданно обратились в исчадий ада. Сказать бы советскому человеку из 1988 года, что через десять лет вся страна будет бояться чеченцев, он бы не поверил..
Но и волнения на южных границах страны для постсоветского человека, особенно в столицах, были далеким и малопонятным явлением. Сообщения о том, что где-то в кавказских республиках была ликвидирована очередная группа боевиков, являлись всего лишь словами из телевизора. Раньше слушали о трагедии в Бейруте, теперь о стрельбе в Махачкале. Что поделаешь — проблема большой страны. Даже Ставрополье из Москвы воспринимается пусть как русский, но очень далекий регион.
Правда, иногда межнациональные войны приходили в Москву, как в случае взрывов в 1999 году, теракта на Дубровке в 2002 или взрывов в метро 2010 года. Тогда жителям «свободной России» становилось реально жутко. Но затем этот страх спадал — ведь и эти теракты касались крайне малого числа людей. Для современного человека, живущего в море информации, даже взрывы в нескольких километрах от дома не значат слишком много.
Но капитализм безжалостен. В своем стремлении обеспечить максимальный процент прибыли он полностью перекраивает общественную систему. При этом желания и мечты отдельных граждан, естественно, никто не спрашивает. Именно поэтому мы может видеть, как в разных частях света капитализм приводит, в сущности, к одному — разделению общества. Он делит общество на районы проживание низших слоев и роскошные поселки для верхних слоев. И, конечно, создает дворцы для элиты — с шубохранилищами и прочими признаками роскоши.
И если в некоторых капиталистических странах (в Европе) длительная история социальной борьбы заставила элиту и верхние слои хоть как-нибудь, но делиться с остальными членами общества, то для большинства стран такая борьба недоступна. Именно поэтому городов в так называемом «третьем мире» четко делятся на богатые и бедные районы, причем появляться в бедном районе жителю богатого не рекомендуется.
Нам, бывшим советским людям, чья жизнь организовывалась на иных принципах, это сложно принять, даже увидев подобное своими глазами. Но помимо деления на жителей богатых и бедных районов, в обществе возникает и еще одна категория — «неприкасаемые». Это люди, выбрасываемые из существующего общественного организма, живущие во многом вне принятой морали и норм. Это жители всевозможных фавел — странных построек из отбросов, жители которых не имеют даже минимума возможных благ, таких, как электричество или вода.
Для позднесоветского человека подобная категория не существовала вообще. Что там ни писал Горький или Короленко, что ни показывали в «Генералах песчаных карьеров» — все это было страшной сказкой, не укладывающейся в реальную картину мира. Если бедность и даже нищета была еще представима — некоторые застали послевоенное время, когда жизнь была не особенно богатая — то эта выброшенность из общества не мыслилась никак.
Пока эта категория была относительно малочисленна — изначально, наверное, только бомжи входили в нее — этот дефект миропонимания не играл важной роли. Но так продолжалось не долго. Формирующаяся модель периферийного капитализма в России требовала наличия низкоквалифицированной и дешевой рабочей силы. Дело в том, что подобная модель по определению обладает высокой хаотичностью – любые колебания на внешних рынках отражаются на рынках внутренних. Это означает, что стабильные трудовые отношения нежелательны: так как бизнес имеет ярко выраженный «импульсный» характер – сильно «взлетая» на подъеме и падая в кризис. Также подобная модель подразумевает резкое перемещение деловой активности из одной области деятельности в другую, вслед за мировой конъюнктурой.
Но для работников в России было характерно унаследованное от СССР представление о том, что работа должна быть стабильной. Это определяло низкую мобильность населения даже после того, как произошло его обнищание. Ситуацию усиливало еще и то, что огромное количество людей имело в своей собственности жилье и ориентировалось на поиск работы у себя дома. В самом деле, это не столь уж бессмысленно – дома, помимо жилья имеется и унаследованная от СССР же инфраструктура, от школ и больниц до дачных участков, благодаря которой россиянин мог обеспечивать себе хоть низкий, но все же «индустриальный» уровень существования. В случае смены работы, пусть даже и на более высокооплачиваемую, он неизбежно теряет в качестве жизни.
Ведь новый работодатель не предлагает ничего: ни школ, ни дач, только деньги, причем не очень уж и высокие, причем еще без гарантии, что работа будет сколь-либо длительной. В этой ситуации «советские» привычки и образ жизни россиян явно противоречащими тем условиям, что давал им капитализм. Кроме того, изначально низкая легитимность власти не давала ей возможность очень резко разрушать сложившееся положение, поскольку была опасность народных возмущений. Поэтому власть старалась не допускать слишком резкого разорения «старых» производств и старой городской инфраструктуры. Более того, она старалась укрепить свою легитимность, например, обеспечивая «оборонку» госзаказом. В данной ситуации столь необходимые для периферийного капитализма фавелы не образовывались.
Возможно, что со временем власть все же пошла по «стандартному пути» третьего мира и обрушила остававшиеся соцгарантии, тем более, что начиная с 2004 года именно этот процесс начал ускоряться. Но получилось иначе – в качестве столь желанных жителей фавел очень хорошо прижились так называемы «гастарбайтеры» — жители бывших советских республик, приезжающие в Россию на заработки.
Дело в том, что когда первоначальный угар националистической резни спал, и русские и прочие «некоренные» национальности были выдавлены и вырезаны, жители новых государств заметили, что вожделенное общество всеобщей конкуренции относится к ним ни настолько благосклонно, как ожидалось. Более того, оказалось, что освободившиеся от «совка» страны как то не особенно приближаются по уровню жизни не только к Европе или США, но и к какому-нибудь Тайваню с Южной Кореей. Даже прежний уровень жизни оказался для жителей этих республик недостижимым идеалом. Успешное «освобождение от коммунистического ига» привело бывшие процветающие республики к состоянию, при котором ничего, кроме независимости, «национального превосходства» и «духовного возрождения» в виде агрессивной религии.
Россия, не пережившая столь сильное «освобождение от тоталитарного гнета» в виде уничтожения промышленности, хотя бы и добывающей, оказалась много более привлекательной, нежели эти новые государства. А приезжающие «трудовые мигранты» оказались идеальными работниками для «нового хозяйства». Неприхотливые и не предъявляющие никакие права, готовые работать за любую зарплату – каких еще работников следовало бы ждать капиталисту. Правда, квалификация этих работников стремилась к нулю – сказались годы борьбы с «советской оккупацией». Но для работодателя это было некритично – особенность «пульсирующей» экономики третьего мира в том, что особого качества и не требуется – там, где фирмы возникают и исчезают, как мыльные пузыри, никаких «столетних традиций качества» нет и быть не может. Развалится или не развалится построенный «трудолюбивыми мигрантами» дом – не важно, важно, что застройщик уже получил деньги. Сколько продержится положенный ими асфальт, после того, как его приняли – заботит кого угодно, только не дорожные службы.
Еще большее удобство для бизнеса представляло то, что мигранты, во многом, находились на территории России незаконно. Это давало над ними полную власть – любые требования работников легко гасились обращением в миграционную службу. В общем, это был идеал для «новой русской экономики».
Разумеется, помимо однозначного влияния на рынок труда в стране – мигранты на нем резко сбивали цены – они также имели не менее однозначное влияние на жизнь остальных граждан. И дело тут даже не в том, что это были люди, выросшие в иных условиях, в ситуации резкого отрицания ценностей модерна – ведь все «новые республики» образовались, как результат отрицания советского влияния. Это можно было бы еще поправить, попытаться ассимилировать – сколько народу из варварского состояния вытащил тот же СССР. Дело в том, что мигранты изначально позиционировались, как работники временного сектора, как жители фавел, как описанные Горьким «босяки» (русские и православные, кстати) — люди, устроенность жизни которых сама по себе отрицается обществом. Капитализму надо, чтобы они не имели «ни кола, ни двора» — и они ничего не имели.
То, что человек, поставленный в подобные условия, ведет себя совсем под другому, нежели в случае наличия соцгарантий и направленности на долгую работу на одном месте, понятно. Поэтому то, что «трудолюбивые мигранты» оказались не просто неквалифицированными работниками, а принесли с собой преступность и антисанитарию полагалось изначально. В этом смысле, их национальность и религия далеко вторичны. Жители фавел всегда ведут себя так. Бразильцы из пригородов и бразильцы из фавел не отличаются ничем, кроме места в системе разделения труда – но при этом в фавелы даже полиция старается не заходить. Негр из Гарлема и негр из Беверли-Хиллз отличаются только костюмом – но при этом с первым лучше не встречаться.
Эта особенность «трудолюбивых мигрантов» была быстро усвоена обществом. Никогда и нигде человек, выброшенный из системы общественных отношений, не воспринимается без страха. И уж конечно, нигде они не признаются своими. Но и эти страхи, и реальный рост преступности не устранимы в данной системе отношений. Конечно, остается мысль, что можно депортировать всех таджиков и узбеков обратно на родину, заменив «нормальными» рабочими «коренной национальности». Но кто сможет их заменить? Дело даже не в зарплате – дело в том, что надо работать на «птичьих правах», полулегально под ежедневной угрозой увольнения, плюя на все технологические нормы, на технику безопасности и т.д. То есть, как в «нормальной» стране «третьего мира». Да и не следует думать, что попав в данную ситуацию, «коренной житель» будет сохранять прежние культурные нормы – ведь и те же таджики были когда-то вполне модернизированными людьми.
В общем, решения в рамках капитализма эта проблема не имеет. Вернее, имеет, но не то, что обычно думают. Дело в том, что сложившись, как часть системы разделения труда, фавелы не сложились территориально. Они «разбросаны» по многим места. В России нет отдельных районов, куда боится заходить полиция – бывшие советские граждане даже под угрозой роста преступности не хотят покидать свое жилье. Но это делать придется – место в «третьем мире» диктует свои условия. Капитализм неумолим – для него нет понятия: родной город, родной район, родной дом. И то, где человек родился и вырос, никого не волнует. Даже в США приличный когда-то район Гарлем превратился в клоаку – а это ведь «первый мир». Так что Россию ждет дальнейшее разделение – теперь уже по имущественному принципу. Элита уж отгородилась в охраняемых поселках – теперь подобное ждет и «средний класс» и даже квалифицированных работников.
Нельзя сказать, что это очень здорово – нет, это лишние траты и проблемы для огромного числа людей. Но Россия – не Советский Союз, чтобы думать о проблемах граждан. Тем более, что поздняя советская модель при всех своих достоинствах была крайне неустойчива – и малейшие проблемы с торговлей привели к ее падению. Недавние события в Бирюлево происходят вокруг огромной овощебазы – механизма обеспечения Москвы свежей зеленью и овощами. Москвичи хотят иметь всегда свежую зелень – и они ее имеют. Они не хотят работать на овощебазах – до сих пор еще встречаются полные ужаса рассказы о том, как студентами или МНСами приходилось туда ездить – и они там не работают. Именно ради того, чтобы вкусно есть и физически не работать, огромное число людей выбрали капитализм. И он дал им такую возможность в виде «трудолюбивых мигрантов». Удивительно, но все, о чем мечтал позднесоветский обыватель, сбылось.
Правда, при этом стало невозможно спокойно ходить по своему городу – так ведь этого никто и не просил. Да, наркотики теперь на каждом углу – но разве имеют они какое-то значение тогда, когда можно спокойно купить свежую зелень? Теперь ради этого многим придется переезжать в другой район – по другому уже не получится, даже если закроют злополучную базу, то придется открывать новую – откуда иначе брать овощи?
Так что фавелам быть. И рано или поздно они перейдут на тот уровень, на котором находятся во всем мире – на уровень территориального разделения. Правда, вряд ли кому от этого станет легче – ведь огромное количество людей просто не сможет приобрести жилье «в хорошем районе», а то и на охраняемой территории. Да и локализовать преступность не так-то просто – если вне фавел она и уменьшиться, то незначительно.
Такова плата за изобилие. И пока будет существовать капитализм, тем более периферийный, проблема с фавелами останется актуальной. Разумеется, можно мечтать, что Россия войдет в состав центрального капитализма и колебания конъюнктуры перестанут волновать ее экономику. Но это нереально – сейчас идет обратный процесс выпадения стран из центра в периферию. Более того, идет «перифереизация» центральных стран – в них чаще выстраиваются структуры, соответствующие «третьему миру», в том числе и происходит рост нерегулируемых трудовых отношений. Причина этого – падение влияния профсоюзов, рост расслоения и усиление хаотичности экономики.
«Фавелизация» страны продолжится. Фавелы, как зловонные язвы, расползаются по стране, неся с собой преступность, наркоманию, антисанитарию. И чем дальше, тем меньше в этой системе будет оставаться плюсов и тем больше очевидных минусов. Рано или поздно, но придет момент, когда эти плюсы перестанут играть какое-либо значение. Для всех — от обитателей фавел до жителей небогатых (и даже средних) кварталов, кроме элиты, конечно. Это тоже следствие железного дыхания исторической необходимости, и оно неизбежно…
