В ходе написания текста про Петра Первого я коснулся темы о том, что некоторые из созданных в то время общественных подсистем надолго пережили не только самого царя, но и Российскую Империю, как таковую. Таковой подсистемой является, например, российская наука, которая просуществовала до начала XXI века. Или система образования, которая зародилась (пусть и в крайне ограниченном виде) именно во время Петра. Впрочем, их обоих объединяет одно – данные системы являются «проявлениями» одной, гораздо более фундаментальной общественной структуры, которую следует назвать «системой знаний» или «миром знания». Именно ее зарождение — как крупного общественного явления в противовес прежним, локальным проявлениям — является одной из базовых особенностей Нового Времени, приведшей к коренному изменению мира. И поэтому обретение этого «мира» Россией можно назвать одним из наиболее важных приобретений петровской эпохи.
Ведь не будь этого, не было бы того взлета российской культуры, который она совершила век спустя, не было бы ни великой русской литературы, ни не менее великой русской музыки. Наконец, не было бы того важнейшего мирового явления, изменившего весь мир, которым являлся СССР.В общем, наличие самой идеи «знаний» следует рассматривать, как особый антиэнтропийный общественный механизм, запускающий процессы развития (в противовес «естественным», энтропическим, деградационным процессам). Конечно, этот механизм не единственный, но в современном развивающемся обществе он играет исключительно важную роль. Неслучайно, именно разлад в «системе знаний», произошедший в конце XX века, является наиболее ярким примером происходящего тогда «суперкризиса» нашей страны.
Даже более, именно состояние «отрасли знаний» можно использовать в качестве универсального «индикатора», показывающего способность общества к развитию или деградации. В развивающемся обществе приоритет знаний будет высоким, действия многих людей будут направлены на их получение. Данное состояние кажется нам естественным, потому, что мы – сохраняем именно это понимание. Но, например, в период Средних Веков ситуация была иной, в этот период знание нужно было весьма ограниченному числу людей. Поэтому Средневековье традиционно воспринимается прогрессивистами, как некое «темное место», «мир Инферно» где только и делают, что «ведьм сжигают» — хотя для непосредственного участника той жизни, инфернальность ее была не выше – а порой даже ниже – чем в последующие эпохи. Такова проблема несоответствия «культурных интерфейсов» людей разных эпох.
Кстати, забавно, что в последнее время наблюдается изменение отношения к тому времени, что показывает, например, огромный «вал» «псевдосредневековых» произведений культуры (пресловутого «фэнтази»). Разумеется, почти ничего общего с реальным Средневековьем это самое «фэнтази» не имеет, но одно важное сходство все же присутствует – это отказ от развития и отказ от понятия «знания» в современном значении. Впрочем, одним «фэнтази» дело не ограничивается. Знание, как способ понимания тайн мироздания заменяется на способность имитации этого понимания. Я совсем недавно писал о подобном: о нарастающей профанации науки и сведении её почти исключительно в получению дипломов, грантов, научных степеней и т.п. регалий, удостоверяющих место в иерархии. Скажу лишь, что данный процесс охватил почти всю «систему знания», начиная с образования, которое давно уже стало «фабрикой корочек». Но рассматривать этот процесс надо отдельно, тут же он приведен просто для того, чтобы увидеть «особость» самого понятия «знания», его неочевидность и «неестественность» в том смысле, что общество вполне может существовать и без него (вопрос только в том, чем закончится такое существование).
***
Понимание этого позволяет увидеть, насколько важным были произошедшие в петровской и послепетровской России перемены, насколько сильно определили они путь развития страны. Даже сейчас нам сложно представить то, что произошло, когда в российское общество, находящееся на феодальном уровне развития с крайне низким прибавочным продуктом, были внесены идеи совершенно иной эпохи. Вернее, не идеи даже, а некий локус развития, который эти идеи породил. Да, «разворачивание» этого локуса заняло очень долгое время — даже в середине XVIII века понимание важности знания и выделение его в отдельную общественную подсистему еще было затруднено. Еще во времена Ломоносова большинство созданных «институтов знания» занималось, в подавляющем большинстве случаев, имитацией. Сейчас бы сказали, что «петровская наука» была фэйковой — старательно воспроизводилась работа «немцев», с научными заседаниями, диссертациями и прочими формальностями, но не более того. Но одновременно – закладывался фундамент того научного рывка, который совершит страна в следующем и последующим столетиях. Сам Михаил Васильевич был предвестником этого взлета, доказывающим, что российская наука возможна, что даже без помощи «немцев» (вроде Эйлера) она способна стать на один уровень с наукой европейской.
Михайло Васильевич показывает так же изменение в отношении образования. Если еще недавно – при Петре – приходилось насильно посылать юношей «в обучение», применяя для этого «административный ресурс», то теперь вот представитель «третьего сословия» сам, добровольно, пришел учиться. Ломоносов словно опровергал традиционное представление об образовании, как о чем-то не нужном человеку, потребность в котором имеет только государство. Он сам выбрал свой путь и сам шел за знаниями, которые были ценны именно ему. Специально для «наших современников» хочу отметить, что не следует рассматривать стремление Ломоносова к учению, как попытку «пролезть в высший свет» — на самом деле то, что ему удалось попасть в общественную элиту было абсолютно не очевидно для молодого помора. Сложно сказать, сколько барьеров пришлось преодолеть Михаилу Васильевичу, не забывая, что во всех случаях конечный результат был не гарантирован. Да и дело, в общем-то, не в этом. Дело в том, что само появление Ломоносова является фактом, свидетельствующем о работе незаметных, на первый взгляд, механизмов, которые на самом деле, вели большую работу.
Например, любовь к математике Михаил Васильевич получил еще в Холмогорах, обучаясь у местного дьячка арифметике по учебнику Л.Ф.Магницкого – который является результатом петровских реформ. Не будь арифметики Магницкого – возможно, не было бы и великого русского ученого. И таких механизмов – множество. Разумеется, случай с Ломоносовым – все же, явление исключительное, время для массового образования представителей «третьего сословия» еще не пришло. Но вот для представителей дворянского сословия грамотность постепенно становилась нормой. Важным индикатором в этом смысле может служить пьеса Фонвизина «Недоросль», относящаяся уже к концу XVIII века. При всей условности сюжета, она характеризует тектонический переворот, произошедший в мозгах российский дворян – он показывал, что теперь образование являлось уже никем не оспариваемой ценностью. Пускай еще не главной – основное внимание по прежнему уделялось чинам и богатству – но уже невозможно было представить дворянина, не умеющего читать или писать.
***
Кстати, интересно то, что кажущаяся столь забавной сейчас фраза главного героя «Недоросля»: «Не хочу учиться, хочу жениться», над которой потешалось не одно поколение школьников, на самом деле, несет весьма конкретный смысл. А именно – подразумевает желание войти во взрослую жизнь, выделиться в отдельную хозяйственную единицу – семью. Получив при этом полагающуюся часть имущества по наследству, а вместе с тем, и прилагающиеся права, вместо прежних обязанностей. Ничего скабезного тут нет, напротив, показано нормальное стремление человека «дообразовательной» эпохи.
Митрофанушка считает, что он и без образования сможет выполнять возложенную на его обществом функцию – быть помещиком: следить за сбором недоимок, пороть крепостных и собирать соседей по праздникам. Даже в высказывании его маменьки о том, что география не нужна, извозчик и так довезет куда надо – есть огромная доля «здравого смысла». Действительно, дворянин-помещик, если задумает отправиться в поездку (по делам или для развлечения), будет делать это не по географическим картам, а, условно говоря, «от гостиницы к гостинице». В этом случае, действительно, единственно разумным способом будет полагаться на знание извозчика, а не на географию.
Тонкость тут в том, что во времена Фонвизина подобное представление уже было анахронизмом. Да, многие дворяне еще путались жить духом «седой старины» — в своих имениях, занимаясь охотой да поркой крепостных, но это уже не рассматривалось, как норма. Несмотря на то, что Екатерина в «Жалованной грамоте» окончательно ликвидировала необходимость государственной службы для дворянина (вернее, подтвердила сделанное еще ее мужем), но произошедшие в обществе изменения было уже не остановить. Многие представители дворянской молодежи не соглашались на столь любезную Митрофанушке помещичью жизнь, напротив, они ехали не только в Санкт-Петербург на службу, но и добровольно, поорой на свои средства, уезжали для обучения за границу. Да и их отцы, которые, казалось бы, обязаны были забыть все эти знания в своих поместьях, среди «невинных удовольствий» сельской жизни, так же уже не способны были полностью отдаться прежнему, бездумному существованию. В дворянских поместьях не только пороли мужиков, травили зайца и тискали девок, но и выписывались журналы, собирались библиотеки.
Потому, через совсем недолгое время, эти библиотеки сыграют свою роль – они станут для части дворянской молодежи «окном в другой мир», мир, который существенно отличался от «обыденного» привычного мира бездумного существования. Радищев с его «Путешествием из Петербурга в Москву» был первой ласточкой «людей, желавших странного», и умная царица абсолютно точно определила его, как «бунтовщика, похуже Пугачева». Екатерина увидела ту опасность, которую несли для существующего строя люди, получившие хоть какое-то, отличающееся от обыденного, представление о мире. Ведь было очевидно, что эти люди вряд ли будут принимать, как норму крепостничество и прочие архаичные порядки. Но одновременно было ясно, что образование нужно, как воздух, что без него — поражение от Запада и смерть! Что по сравнению с этим Пугачев – Пугачева можно победить (и победа над ним неизбежна). «Радищевых» победить нельзя – потому, что «Радищевы» есть плоть от плоти, и во многом, основа самой российской общественной системы…
***
Все вышесказанное наиболее ярко проявилось уже при внуке Екатерины – во время декабристского восстания, когда молодые офицеры (некоторые из которых были участниками 1812 года) выступили на Сенатской Площади за изменение общественного устройства. Похожее по форме на дворцовые перевороты прошлого века, это выступление, однако, имело важное отличие: его участники желали не решение своих проблем путем «посадки» на трон более сговорчивого монарха, а стремились к изменению устройства страны. Да, по поводу последнего среди членов заговора не было единства: одни хотели конституционной монархии, а другие стремились к республике. Но единство было в одном – декабристы перестали считать существующий режим «лучшим из миров», и отчаянно желали улучшить жизнь в своей стране. Вопрос о том, были ли они правы в своих начинаниях, и смогли ли планируемые ими изменения привести к улучшению жизни – отдельная тема. Тут же следует указать другое: то, что начиная с декабристов, образованная часть русского общества начала свое движение к Революции, к идее построения справедливого общества.
Как сказал классик, «декабристы разбудили Герцена». Разумеется, спорить с Лениным нет смысла, но еще вернее будет сказать, что Герцена разбудил рост «мира знания» в стране. С Герцена можно ознаменовать зарождение нового феномена в рамках этого «мира» — «российской книжной цивилизации». Количество перешло в качество, и множество образованных людей дало, наконец-то, новую сущность. Если до этого русская литература смотрелась «вторичной» по отношению к западной, и основные идеи в русское общество приходили именно оттуда, то со времен Герцена с данной вторичностью было покончено. Российское общество перешло на ту стадию, что само могло порождать новые идеи, не уступающие иностранным, более того, они могли оказаться превосходящими все то, что было в самой европейской «цитадели прогресса» — как пример можно привести того же Бакунина.
Впрочем, данное утверждение не следует относить только к «политической» сфере – не меньшее (а большее) значение имела и художественная литература, как таковая. XIX век – век великой русской литературы. От Пушкина и Лермонтова, через Тургенева и Гоголя к Достоевскому, Чехову, Толстому – к золотому фонду России. Сложная, многоуровневая литература, которой является наша «классика» — явление крайне высокого порядка. Она не может возникать «просто так» — для ее существования требуется особая «книжная среда», некое сообщество читателей , обладающих достаточным уровнем развития для понимания тех идей, что в этой литературе содержаться. Появление русской классической литературы означало то, что российский читатель готов к этому. Причем не следует забывать то, что при всем прочем стоимость книг в России была очень высока – развитие книгопечатания было недостаточным, что так же связано с низким уровнем прибавочного продукта. Удивительное дело, но это не останавливала русского интеллигента – он мог отказаться от всего, но только не от книг. Куда бы не забрасывала судьба русского образованного человека – он всегда старался быть в курсе самых последних мыслей, господствующих в обществе.
«Книжная цивилизация» русской интеллигенции – это одно из самых интересных проявлений того феномена, которым является российский «мир знания». Но не единственное его проявление. Можно упомянуть, например, что XIX век был не только веком русской литературы, но и веком русской музыки. Не только писатели, но и композиторы внесли свою лепту в «золотой фонд» мировой культуры. Чайковский, Бородин, Мусоргский, Глинка и другие создали столь же уникальный мир русской музыки, как писатели – мир русской литературы. При этом следует понимать, что музыкальное образование стоит еще дороже, нежели просто образование, а музыкальные инструменты вообще стоили баснословных денег. Но, тем не менее, россияне тянулись к музыке столь же сильно, как и к литературе.
***
Подобное можно сказать и про другие сферы деятельности- от живописи до науки. Наверное, нигде больше «мир знаний» не имел столь высокой привлекательности, при том, что в плане «материальных» приобретений он давал довольно мало. В России, в отличие от Европы, не существовал широкий рынок интеллектуального продукта, дающий возможность работникам «мира знания» жить более-менее обеспечено. По существу, единственным работодателем для них было государство, но его потребности в интеллектуальной работе были ограничены, и обеспечить высокий (пусть и относительно) доход оно могло не всем. А отказаться от «мира знания», загнать его в определенные рамки, ограниченные этой потребностью было невозможно, и все попытки этого (например, при Александре III) провалились. Понятно почему: остаться совсем без специалистов страна, разумеется, не могла, а отделить специалистов от интеллигенции было невозможно. Условно говоря, если нужны инженеры – нужны и университеты, эти источники вольнодумства. А отказаться от инженеров было смерти подобно…
Со всем этим получалась совершенно абсурдная ситуация: люди «мира знания» готовы были работать, а потребности в их работе не было. Впрочем, помимо и неприятностей для государства данное положение имело и явные выгоды: было возможным обеспечивать некий минимальный уровень сложности общества без особых затрат. Доходы земского доктора были довольно невысокими. Еще меньшими были доходы народного учителя. Молодые люди, увлеченные идеей просвещения и улучшения жизни народа работали так, что страна могла развиваться почти при полном невнимании властей. Рассматривая судьбу русских ученых и изобретателей, врачей и просветителей не перестаешь удивляться – большую часть жизни они тратили на то, чтобы заставить государство применять их талант. Как тут не вспомнить про пресловутую «интеллектуальную собственность», введенную на Западе «для стимулирования открытий» – в России такой проблемы даже не стояло! Так же, как писатель или поэт в России работал не ради гонорара, так и для ученого или изобретателя вопрос получения денег (для себя) был на последнем месте (впрочем, это общее свойство «мира знания», просто в России данный момент проявился наиболее сильно).
Но, при всех этих положительных чертах, противоречие между «миром знания» и государственной системой все время возрастало. Более того, система, по сути, выводящая «людей знания» за рамки государственного устройства (Если за их работу можно не платить денег – то зачем же их платит! Пускай так работают!) чем дальше, тем меньше воспринималась ими, как своя. С этим можно связывать все нарастающие антигосударственные настроения интеллигенции, все большее отчуждение ее от государственных интересов — к концу XIX века большинство образованных людей страны были настроены весьма скептически к «самодержавию». Зародившийся для государственных нужд и выросший на государственные средства, «мир знания» чем дальше, тем больше терял все связи с государством. И главное, одновременно, терялись возможности использования его на благо страны. Данное положение означало серьезный кризис «петровской системы», вернее, оно было всего лишь одним из проявлений данного кризиса, и казалось, что все кончится весьма печально. Как говориться, или государство «задавит» интеллигенцию, или…
Ну, развал государства интеллигенцией в начале XX века – это все-таки из области бреда. Но вот полное перерождение ее в социально-паразитический слой (как и случилось до этого с дворянами) дело было вполне возможное. И более того, данный процесс уже активно шел – после выхода знаменитых «Вех» прежний «либеральный» (тогда это слово значило совершенно иное, нежели сейчас) настрой русских мыслящих людей начинает меняться на право-консервативный. В этом случае еще немного – и «давить» никого не надо, сами интеллигенты будут не хуже всякой «охранки». Например, можно вспомнить значительную часть интеллектуалов Запада, переметнувшихся на сторону фашизма. Впрочем, и без фашизма «выродившуюся» интеллигенцию мы можем наблюдать вокруг себя в настоящее время – но это уже другая история.
***
Но все же тогда это дело закончилось относительно благополучно. Не в том смысле, конечно, что был выбран оптимальный путь развития – напротив, Россия прошла через самый серьезный кризис в своей истории (за исключением текущего кризиса). Но при этом она смогла провести «переформатирование» своей социальной структуры — хотя и очень дорогой ценой. И что особенно важно – это «переформатирование» не только не уничтожила вышеупомянутый «мир знания» (в чем были уверены современники), но напротив, привела к небывалому его росту. Из некоторого «локального», сосредоточенного в интеллигенции состояния этот «мир» перешел в состояние поистине общенародное. Нужно отметить, что во многом именно это распространение знаний за «пределы» «традиционного слоя» интеллектуальной верхушки и являлось одним из важнейших особенностей советского общества, переходом послепетровского «мира знания» на новый уровень.
Когда-то Михайло Васильевич Ломоносов доказал, что не просто «собственных Платонов и быстрых разумом Ньютонов» может рождать российская земля, но что она способна порождать этих «Платонов» и «Ньютонов» в любом сословии. Теперь же, в советский период, это стало правилом. Десятки тысяч молодых «Ломоносовых» пришли в науку и искусство, такие же голодные и жадные до знаний. И именно они обеспечили Советской Стране тот взлет, что она совершила в будущем. Но это — уже отдельная тема…
