В прошлых частях я разбирал коммуникационную проблему и влияние на нее общественного устройства. Теперь же следует сказать самое главное: почему же эта проблема имеет столь высокое значение. Ведь какая-то коммуникация существует и на сегодняшний день, люди общаются друг с другом, вступают во всевозможные типы отношений, от производственных до сексуальных, и вообще, живут своим человеческим общежитием. Не затрагивает ли проблема коммуникаций лишь некоторые, достаточно маргинальные области, и вообще, не является ли она искусственно надуманной трудностью? Тем более в современном, казалось бы, более чем информационно прозрачном обществе, в котором обмен информацией происходит практически мгновенно, и на бесконечные расстояния…
Но, тем не менее, проблема существует. Во-первых, что касается информационной прозрачности общества в условиях современного развития средств передачи информации, то следует сказать, что ключевой и наиболее проблемной точкой коммуникации является принятие/непринятие информации отдельной личностью. Т.е. связь между «внешней» информацией и «внутренним» сознанием человека. «Техническое рассмотрение» вопроса обыкновенно опускает этот важнейший участок, делая акцент на прогрессе средств передачи уже «следующего уровня». Это является огромной ошибкой («скорость движения каравана определяет самый медленный верблюд»). В результате огромная пропускная способность современных каналов связи используется самым что ни на есть бессмысленным образом, когда через нее «перекачиваются» огромные массы «плохо закодированной» информации, имеющей фантастическую избыточность. В качестве примера можно привести современный кинематограф, большинство произведений которого содержат крайне простенькие мысли, вроде того, что «хороший» всегда победит «плохого» (даже в сказках идеи, как правило, сложнее). Но передать более сложную информацию современные режиссеры уже не могут. Как правило, подобные попытки оканчиваются создание т.н. «авторского кино» — унылой «тягомотины», «коэффициент передачи» которой даже меньше, чем у «попсовых боевиков» (поскольку у «авторского кино» он равен нулю, оно непонятно никому, кроме автора).
В результате терабайты информации проходят впустую – мало кто помнит фильмы, просмотренные недавно, не говоря уж о том, чтобы вынести оттуда хоть что-то, важное для своей личности (редкие удачи, вроде «Матрицы» лишь оттеняют общий провал. Да и «Матрица» давно уже стала историей). А ведь раньше фильмы «цепляли» намного сильнее, и тот же «Чапаев» или «Летят журавли» становились культурным событием. Да что тут «Летят журавли», американская «игрушка», проходная «поделка», «В джазе только девушки» сейчас смотрится, как произведение искусства. Можно сказать, что несмотря на колоссально возросшие технические возможности, уровень коммуникации между авторами фильма и зрителями ощутимо снизился. Но кинематограф, да и вообще искусство – это всего лишь наиболее ощутимый «индикатор» проблемы. В других областях проблема не меньше, просто это не так заметно. 99,9999%, если не больше, всей информации, «гоняемой» по всевозможным сетям, транслируемой бесчисленным количеством теле и радиостанций, печатаемой в несчетном количестве газет и журналов на деле оказывается или просто не пригодной к усвоению, выступая в роли банального белого шума. Либо – в лучшем случае – несет ничтожный по сравнению со своим объемом смысл, который ранее успешно передавался по более «узким» каналам (ну, типа, как начальство на телеконференциях отдает те же распоряжения, что ранее делались по телефону с меньшим на порядки траффиком).
* * *
Данная ситуация показывает, что передача информации давно уже уперлась в самое «узкое место» — в восприятие ее личностью. И пока это «место» не будет «расширено», огромный прогресс информационных технологий проходит впустую. Правда, тут многие могут возразить, что исправить на данном «уровне» ничего невозможно, так как проблема наталкивается на недостаточную пропускную способность «железа», т.е. организма, как такового. И значит, единственный путь решения – это «железо» менять/усовершенствовать (это путь пресловутого трансгуманизма). Но данное возражение бессмысленно – как я уже говорил, обмен информацией между людьми идет с огромной степенью сжатия, причем эта степень может различаться на порядки. Именно данный факт позволяет некоторым людям передавать другим информацию огромного объема, когда в другом случае речь может вестись о ничтожном ее количестве (в одном случае писатель может создать «Войну и мир» или «Гамлета», в которых находят все новые и новые смыслы и через столетия после создания, а в другом – тот же объем текста может иметь, например, переписка в чате или соцсетях, информации в которой – ноль).
Улучшать «железо» в подобном случае – последнее, что надо делать («чаты» не станут содержательнее, даже если «чатится» будут в режиме телепатии). Гораздо важнее заниматься «софтом», т.е. способом установления между людьми контакта такого типа, при котором они окажутся способными обмениваться информацией во много раз превышающей современный вариант. Но главное – решение проблемы взаимодействия людей друг с другом позволяет избавиться от древнего «проклятия» человечества – от необходимости иерархических систем. Я уже неоднократно писал про то, что иерархия, как таковая, представляет собой основной источник бед для нашей цивилизации, вызывая загнивание и гибель общественных систем. Разложение элиты, когда последняя превращается в откровенного паразита и могильщика общества – явление, распространённое настолько, что стало уже привычным (классический пример – гибель Римской Империи). В свете этого может показаться удивительным, почему же люди из раза в раз наступают на одни и те же «грабли» — то есть, из раза в раз воспроизводят эту самую иерархическую систему. Ну, не являются же они идиотами?
На самом деле, не являются. Более того, попытки построить общество на иных принципах предпринимались издавна (самый, наверное, известный – раннеристианская община, но вообще, были попытки на большинстве «религиозных платформ»). Но все равно, эти попытки или приводили к гибели созданного общества, или оно (как та самая христианская община) со временем перерождалось в банальную иерархическую систему, подверженную всем порокам. Особенность эта была так же известна издавна, и она давно уже стала основным оправданием политики консерватизма: дескать, какой смысл в построении справедливого общества, если оно закончится все равно известно чем. Разумеется, консерваторы объясняли (и объясняют) подобное положение тем, что люди изначально неравны, и любая попытка устроить общество равенство означает движение против изначальной божественной (или природной) гармонии.
Но на самом деле, все много проще. Никакой гармонии, (божественной или природной), в иерархическом обществе нет, просто общественное производство уже давно требует значительного разделения труда. Общество, имеющее развитое разделение труда всегда эффективнее общества, его не имеющего. Но вопрос разделения труда упирается, как ни странно, в информационное взаимодействие между его участниками – ведь от них теперь нужно не просто выполнять свою трудовую деятельность, но и согласовывать ее друг с другом. А этот процесс, как сказано выше, крайне сложный и длительный. Даже если учитывать особенность традиционного общества, с его жесткой системой норм и правил, то все равно остается вопрос его зарождения и развертывания – то есть момент, когда эти нормы и типовые модели еще не установлены. Поэтому в данной ситуации намного более эффективными оказались классовые общества, в которых субъектностью обладает крайне ограниченное количество членов – правящие классы. А остальное население приводится к требуемой трудовой деятельности путем физического или еще какого-нибудь насилия. Устранить же разногласия среди ограниченного числа знати само по себе легче, нежели сделать это среди миллионов непосредственных производителей, а если учесть, что сама эта знать всегда имеет возможность «повесить» свои проблемы на своих подданных, то проблема еще более упрощается (Хотя, если честно, и среди ограниченного круга элитариев баланс интересов оказывается недостижим, и в нем идет вечная борьба).
Разумеется, это очень упрощенное рассмотрение проблемы, реально в формировании классового общества участвовало очень много факторов. Но, тем не менее, недооценивать «информационный» и «коммуникационный» факторы не стоит. И ситуацию, что в современном (или несовременном) обществе приказать и заставить намного проще, нежели уговорить и объяснить, никто не отменял. Причем это работает даже тогда, когда дело касается очень простых и, как кажется, понятных каждому члену общества вещей, вроде необходимости затрат на коммунальные нужды. Если же затрагиваются более абстрактные вещи, типа науки или образования, то объяснить их необходимость оказывается очень непросто (например, удивительно, сколько времени и сил было затрачено на внедрение банальных правил гигиены, вроде мытья рук перед едой).
* * *
Из вышесказанного ясно, что построение общества, имеющего иную, неирархическую структуру, неизбежно подразумевает решение коммуникационной проблемы. Иными словами, в таком обществе должно подразумеваться легкое установление информационных контактов между его членами. Только тогда становится возможным организация сложных производственных процессов на иных принципах, нежели принуждение. По существу, производство в таком (неотчужденном) обществе представляет собой общее дело, в котором каждый участник имеет непосредственную заинтересованность. Следовательно, оно должно быть понятно каждому, и любой участник технологического процесса должен иметь представление о том, что же производится (и как производится). В таком обществе «традиционное» разделение на «творцов» и «исполнителей» отменяется. Кстати, это не означает того, что в данном обществе оказывается возможным только «плоское» производство без разделения на участки и без отдельного управления. Просто управление тут (а оно остается, в силу системной особенности) превращается в такой же вид деятельности, что и остальной труд, управляющий оказывается в положении диспетчера, а не начальника.
Но возможно ли такое состояние? В прошлой части я коснулся того, как же обеспечивается общественная коммуникация, какие механизмы ответственны за ее осуществление. На самом деле, тут нет ничего сложного, вопрос состоит только в понимании важности общественного устройства и влиянии его на данный вопрос. Проблема состоит в том, что мы имеем дело с исключительно диалектическим процессом: легкость общественной коммуникации зависит от устройства общества, в то же время устройство общества, во многом, определяется общественной коммуникацией. Эта диалектичность может отпугнуть желающих перейти к данному типу общества, поскольку она не позволяет «одномоментно» построить желаемое. Но ничего страшного в этом нет. В прошлой части я упомянул то, что «локусы будущего» следует искать в настоящем, и указал на этот локус. Речь шла о парадоксально (с обыденной точки зрения) низком информационным сопротивлении, которое имели коллективы промышленных рабочих индустриального периода. Данный парадокс кажется еще более странным, когда речь идет о рабочих стран «второго эшелона», или даже колоний (я приводил пример России, хотя можно было привести пример Индии или Китая). Данные рабочие, как правило, имели невысокий уровень образования, и вообще, жили в условиях низкой информационной связности. В таком случае наиболее вероятным должно было быть крайне высокое информационное сопротивление их среды, приводящее к «консервации» их состояния и воспроизводства крайне архаичных форм поведения (вроде религиозных). В реальности же получилось наоборот – российские, китайские или индийские рабочие довольно активно осваивали марксистское мировоззрение наравне со своими европейскими «коллегами», вступая на путь классовой борьбы.
Эта особенность была подмечена еще классиками марксизма (разумеется, речь идет не об усвоении марксизма, а о других, передовых на тот момент, идеях) и, во многом, отсюда проистекает мысль о возможности пролетарской революции. Я не буду особенно подробно рассматривать эту тему, отмечу только, что Марксу, и особенно Энгельсу (как прожившему дольше) удалось своими глазами увидеть правоту своих представлений по мере развития международного рабочего движения, когда «косные» и малообразованные — с точки зрения обывателя — пролетарии вышли на международный уровень организации, создав международную пролетарскую организацию — Интернационал. Зародившийся в «недрах» индустриального капитализма локус «коммуникационно-дружественного общества» уже на момент своего становления показывал эффективность, превышающую средний уровень. И это при том, что этот локус еще не был локализован, 99% своей энергии он тратил на взаимодействие с прежней общественной структурой. Отсюда, как казалось, выходило то, что обретя полную независимость – т.е. после победы над прежним, отчужденным обществом, пролетарии распространят эту особенность на общество в целом, и прежние проблемы отчужденного мира, вроде проблем с коммуникацией, останутся в прошлом…
* * *
Но в реальности процесс перехода к новому обществу оказался на порядки сложнее (все же исходная модель рассматривала довольно упрощенную систему). Например, Революция победила в периферийной стране, в которой индустриальный рабочий класс занимал небольшую долю населения, а подавляющее количество граждан жило нормам традиционного общества. Еще больше усугубила ситуацию прошедшая Гражданская Война, которая привела к архаизации хозяйства и еще большему сокращению пролетариата. Одно это резко снижало вероятность построения информационно-прозрачного общества, поскольку «мощности» имеющегося пролетарского локуса явно не хватало для трансляции на всю страну. А значит, доминирующим оставалось крестьянское и мещанское разделенное общество, которое и определяло особенность строящегося государства.
Кроме того, трансляция модели, до того существовавшей только в специфическом мире промышленного производства, на остальной социум так же представлял собой весьма неоднозначный процесс. И все это – в условиях полной нехватки самых необходимых ресурсов, включая необходимые для полноценной коммуникации (например, банально не хватало помещений для клубов или бумаги для газет, не говоря уж об ограниченности «междугороднего» инфообмена). Но, кроме того, послереволюционная Россия выявила и самое главное препятствие – информационная прозрачность рабочего коллектива оказывалась недостаточной для устойчивого функционирования столь сложной системы, как общество в целом. «Коммуникационные потери», которые казались ничтожными при взаимодействии рабочих коллективов, оказывались слишком большими в случае обобщенной «производственной цепочки» общественного производства в целом (включающего и воспроизводство рабочей силы, и «систему жизнеобеспечения»). В таких условиях сохранить возможность неирархического устройства оказалось невозможным. Если в пределах завода рабочие Советы еще оказывались эффективны, то в пределах страны пришлось признать необходимость иерархии и перейти от согласования интересов к приказам и подчинению…
Получалось, что создание чисто Советского общества – т.е. основанного на власти органов согласования интересов всех своих членов, а не только ограниченного числа элитариев – невозможно. Возникновение номенклатуры, т.е. особой группы управленцев, которые минимально зависели бы от народных Советов, а максимально – от вышестоящего начальства, перерождение ВКП(б) из пролетарской партии (которой она была до и некоторое врямя после Гражданской войны) в номенклатурную КПСС и прочие неприятные моменты – все это было абсолютно естественно в данной ситуации. Неприятно, но неизбежно. На этой «ноте» тему можно было бы и закрыть, объяснив неудачу с построением нового общества «нестандартными начальными условиями» и ошибкой «классиков». Дескать, даже если пролетарский коллектив и представляет собой уникальное явление, то распространить его особенности на иные сферы деятельности невозможно. Т.е. — да здравствует иерархия и вечное разделение людей…
* * *
Однако данное заключение само по себе является сильным упрощением. Дело в том, что хотя построение «коммуникативно ориентированного» и «информационно прозрачного» общества сразу после Революции не случилось, это не означает, что выбранный путь был неверным. Нет, конечно. Изменения подобного уровня никогда и нигде не протекают в столь короткие сроки. Даже внедрение новых технологий, что является более простой задачей, никогда не происходит сразу и везде. Та же авиация прошла долгий путь развития от хрупких и бесполезных «этажерок» до важнейшей отрасли экономики. И было бы смешно ожидать, что братья Райт сразу же построят «Боинг-737» (или хотя бы «Дуглас DC-3»). Достаточно было показать, что аппараты тяжелее воздуха могут осуществлять управляемый полет. То же самое можно сказать и про «общественные технологии» — странно было бы ожидать построения коммунизма сразу после взятия большевиками власти. Как уже было сказано выше, для общественного процесса характерен иной тип изменений – постепенное раскручивание «диалектической спирали» с переходом в определенный момент количества в качество. Причем, до момента этого перехода общество сохраняет признаки «предыдущей итерации», хотя уже находится на пути к будущему.
Именно подобное и происходило в СССР. Несмотря на то, что установить информационно-прозрачное общество после Революции не удалось, и соответственно, пришлось оставить иерархический тип организации, тем не менее, произошедшие в стране изменения способствовали широкому распространению коммуникационно-дружественных систем. Среди них были и такие, которые по информационной прозрачности значительно превосходили «исходный» уровень пролетарского коллектива. В качестве примера можно привести педагогический опыт Макаренко, который, ИМХО, практически вышел на уровень «информационной сверхпроводимости». Но, в общем, на похожий уровень смогли выйти многие коллективы энтузиастов, объединенных той или иной общей идеей (выступающей в роли «информационного поля»), демонстрирующие высочайший уровень внутренней коммуникации. Все это способствовало росту информационной связности страны в целом. Развертывание системы образования (в том числе и дополнительного, можно вспомнить ОСОАВИАХИМ и спортивные общества), создание массовой системы печати и радиовещания, наконец, все возрастающая индустриализация общества, превращающая вчерашних мещан и крестьян в рабочих – все это означало дальнейшее снижение информационного сопротивления.
И соответственно, росли коммуникативные возможности, становилась реальностью задача построения общенационального информационного поля – имеющего достаточную структурность для того, чтобы быть основой для развитой коммуникации и одновременно – не включающего в себя антагонистические отношения, которые (как показано в предыдущей части) являются тормозящими для коммуникативной системы. И где-то к 1950 годам казалось, что переход в «информационно-сверхпроводящее» состояние не за горами. К сожалению, этого не случилось. Оказалось, что низкое информационное сопротивление – это не только безусловное благо, но еще и довольно большие проблемы, которые незаметны в ином состоянии. В этом тоже нет ничего страшного – понятное дело, что любое развитие приводит не только к решению прежних проблем, но и к появлению новых. Так, пресловутые «этажерки» из-за своей низкой скорости были практически не подвержены возникновению автоколебаний конструкции (флаттеру), но усовершенствование авиации сделало эти колебания одной из основных проблем (что привело, в свою очередь, к изменению конструкторского подхода). Поэтому неудивительно, что вступив в состояние низкого информационного сопротивления, советское общество оказалось не готово к существованию в этом режиме, и во многом, именно возникшие тут проблемы привели к его гибели.
Ничего особенного в данном факте тоже нет – это естественный путь развития человеческого знания. Пока общество не подошло к некоторому пределу – никто не мог предвидеть возникших проблем. После его пересечения же – началось их нарастание, и времени на понимание происходящего явно не хватало. Где-то к середине 1970 годов точка невозврата была пройдена, и отныне почти ничего спасти советское общество не могло. Впрочем, про данную ситуацию надо говорить отдельно. Пока же можно отметить, что многие результаты «советского эксперимента», в том числе, и в «информационном плане», становятся понятными только сегодня. Вернее даже – только сегодня появляется возможность их анализа и понимания. И это – шанс на будущее. Важно, что «аэроплан взлетел», т.е. возможность информационно-прозрачного общества доказана, равно как доказано его преимущество. И нам теперь предстоит долгий путь изучения и применения этого опыта. Тем более, что он нам крайне необходим, если мы желаем развиваться далее…
