Как уже было сказано в предыдущей части, единственным вариантом выхода из ловушки является пересборка общества. На самом деле, она вообще неизбежна, вне того, какой сценарий реализуется: «пессимистический» или «оптимистический». Т.е. вне того, можно будет говорить о «выживании» общества или нет. Дело в том, что в любом случае прежней общественной структуры уже не сохранить, и «оптимистический» вариант тут означает лишь то, что на базе остатков прежней общественной системы, как «субстрата», будет сформирована новая общественная система. «Пессимистический» же сценарий означает, что этот «субстрат» будет использован для своих нужд иными силами – например, как варвары использовали все, что осталось «после падения Рима» для создания своих варварских королевств. Отсюда понятно, почему этот вариант назван пессимистическим: в этом случае не следует ожидать особо трепетного отношения к созданным прежним обществом ценностям, и подавляющая их часть обязательно погибнет – подобно античным памятникам, разрушаемым «на камень» для варварских нужд. Еще хуже в данном случае оставшимся от «прежнего мира» людям – им, во многом, предстоит существование в качестве «второго сорта», если вообще, не рабов.
В этом смысле, ситуация, когда новое общество формируется «собственными силами», разумеется, более приятна. Например, в этом варианте возможность потери прежнего «культурного багажа» хоть и не равна нулю, но все же много меньше, чем в случае полного распада. Да и людям тут приходится гораздо лучше, так как они «встраиваются» в новую общественную систему в качестве равноправных членов (ну, разумеется, с поправкой на тип нового общества). В общем, по всем параметрам выходит, что «самостоятельная пересборка» много выгоднее пресловутого «переваривания». Однако проблема состоит в том, что столь благоприятный вариант выхода из ловушки находится в противоречии с самой концепцией данной ловушки. Т.е., если общество имеет силы на свою перестройку, то это означает, что оно пока в ловушку не попало. А если попало – то сил у него уже нет…
* * *
Но существует одна тонкость, которая все меняет. Дело в том, что, как уже не раз было сказано, для иерархического общества основной причиной, ведущей к кризису, а затем — к гибели, является разложение общественной элиты. Это системная особенность обществ данного типа. И эти, «мертвые» уже верхи, однозначно «тянут в гроб» огромное число еще живых подсистем общественного организма, которые еще вполне способны к нормальной работе. Например, в условиях нашего, российского кризиса, при полной деградации элиты после 1991 года (а точнее, еще до этой даты), те же образование, здравоохранение, наука или даже промышленность продолжали работать в течении десятилетий (и лишь сейчас кризисные процессы в них стали близкими к фатальным).
Получается, что если бы удалось каким-то образом «отсечь» переродившуюся элиту, то общество получило бы шанс на спасение. Именно этим процессом и является, по сути, пресловутая пересборка. Правда, сразу же возникает вопрос: кто будет заниматься демонтажем «злокачественных» верхов. Властители – они потому и властители, что решают все вопросы, связанные с действиями общественной системы, ставят ее цели и определяют средства. Именно поэтому выход ловушки является невозможным: надо, чтобы нечто сработало, вопреки «штатным» процедурам управления общества, надо, чтобы кто-то решил судьбу «вершителей судеб». Возможно ли такое?
Как не странно, но да. В определенных условиях общество оказывается способным решить эту задачу – ради своего выживания отбросить прежних властителей и сохранить жизнедеятельность большинства своих подсистем. Разумеется, подобные моменты в истории довольно редки, но дело несколько упрощается, если мы рассмотрим не только случаи выхода из ловушек, но и любые другие варианты решения неразрешимых, с классической точки зрения, ситуаций. В данном случае нас волнует способность общества довольно быстро (с исторической точки зрения) изменять свою «матрицу», свою внутреннюю структуру, чтобы найти способы сделать это в условиях ловушки. Как не удивительно, но в истории нашей страны такой момент был. О нем и пойдет речь ниже.
* * *
Россия – страна, во многом, уникальная. Возникшая на границе двух «миров», Востока и Запада, она изначально была вынуждена определять свою жизнь не столько «внутренними» задачами, сколько противостоянием против постоянного давления извне. Особенно сильно серьезно данная особенность стала проявляться к Новому Времени, когда наша страна столкнулась с давлением со стороны Европы. Перенаселенный уже к моменту «высокого Средневековья», европейский субконтинент неизбежно обязан был выбрасывать накопленные людские богатства во все стороны, в том числе и в ту часть, которая впоследствии стала Россией. Казалось, что судьба этого пространства предрешена – малочисленное местное население вряд ли могло соперничать с Западом, а различие в получении прибавочного продукта (связанное с разной продуктивностью сельского хозяйства), не давало надежды в формировании общественной системы, способной противостоять европейской экспансии.
Наступление Нового Времени означало появление крупных государственных систем (абсолютизм), способных создать мощный военно-промышленный комплекс, позволяющий поставить военное дело на небывалый до того уровень. Соединенные в единый кулак, армии Нового Времени проходили через любые «прежние» армии, как нож сквозь масло. Вместе с военным флотом, способным удерживать сколь угодно протяженные коммуникации, армии Нового Времени сделали весь мир ареной сражений одних европейцев с другими. Французы воевали с испанцами, голландцы с французами, англичане с голландцами, французы с англичанами – но всегда было ясно одно – никто, кроме европейцев, не имеет права решать судьбу мира. Разумеется, удаленные и богатые страны, вроде Китая, до некоторого времени могли еще оставаться независимыми, но рано или поздно, и они должны были пасть. Индия стала колонией Великобритании в конце XVIII века. Китай продержался подольше – где-то до второй половины XIX.
Чего же стоило ожидать в данной ситуации России, у которой не было и малой части богатства этих стран? Как в условиях бедной и малонаселенной страны создать армию, подобную европейской? А главное – как создать экономику, способную содержать подобную армию, как создать промышленность, способную дать ей все необходимое, от сукна на мундиры до ядер для пушек? Закупать все за границей (включая солдат)? Но если бы подобное было возможно, то разве подавляющее большинство стран не воспользовалось бы этим. Разумеется, воспользовалось, и не раз – модернизация армии была краеугольным камнем для многих исторических деятелей. Но только России удалось сделать, практически, чудо – не просто вооружить солдат европейскими ружьями и одеть их в европейские мундиры, но создать систему, способную на равных соперничать с ведущими странами во многих областях. Стать Российской Империей.
Период, когда произошел этот переход, относится к правлению царя Петра Алексеевича Романова. Петра Великого, как стали говорить впоследствии. Именно в его время были заложены те семена, что дали богатые всходы в будущем. Разумеется, именно поэтому петровская эпоха изначально привлекала многих людей. Кто только не обращался к данному феномену – от Михаила Ломоносова до Алексея Толстого. Но, как правило, большинство обратившихся основной акцент делали на личности самого Петра Алексеевича. Так пошло еще с XVIII века, когда личность царя-реформатора оказалась окружена неким особым преклонением. Причина этого преклонения вполне понятна – все последующие представители правящей династии связывали свое происхождение с Петром.
Впрочем, не меньшее влияние на формирование образа Петра Великого оказывала общая культурная ситуация XVIII и XIX веков, выводящая в центр истории деяния героических личностей. В этой системе ценностей Петр Алексеевич по праву занимал свое законное место рядом с Александром Македонским, Юлием Цезарем, Карлом Великим и прочими «полубогами», вплоть до Наполеона Бонапарта.
Как говориться, пришел Герой и «Россию поднял на дыбы. До определенного времени образ Петра-колосса выглядел абсолютно неоспоримым – даже славянофилы, выступающие против петровской реформы, все равно видели причины изменений исключительно в личности царя. Однако к концу XIX века это обаяние героя несколько потускнело – стало понятным, что к одной личности Петра сводить все особенности его эпохи было бы странно. Ведь вполне очевидно, что сколько бы «пядей во лбу» не имел тот или иной человек, одному ему изменить ход истории не под силу.
Кроме того, постепенно становилось понятно, что героический ареол Петра Великого не должен заслонять тот факт, что идея модернизации страны существовала задолго до его рождения. Если честно, то еще Иван III занимался тем же самым – старался вывести страну на передовой для своего времени уровень. А уж если говорить по непосредственного отца Петра Алексеевича – Алексея Михайловича, то можно увидеть, что именно он начал тот процесс, что был продолжен его героическим сыном. И создание полков «нового строя» — прообраз будущих победителей, и попытка строительства современного русского флота – правда, «в единственном экземпляре» (корабль «Орел»), и приглашение иностранцев «на русскую службу» и курс на наращивание торговли с Европой – все это было задумано еще при отце Петра. Правда, результат этих действий был весьма скромен: корабль так и сгнил, полки «нового строя» так и не стали полноценной армией, а основную ее часть продолжали составлять иррегулярные части. Создание Славяно-Греко-Латинская Академии не стало основанием для зарождения русской науки, и даже «полонизация» высших слоев общества, как аналог будущей европеизации (а Польша – все-таки часть европейской культуры) не привела к сколь-либо серьезному изменению русской жизни. Как не крути, но не Иван III (вместе Иваном IV), ни Алексей Михайлович не смог превратить Московское Царство в Российскую Империю, как это удалось сделать Петру.
* * *
Так были ли правы петровские апологеты, и в основании российского взлета действительно лежала личность реформатора? Как не странно, и да, и нет. Разумеется, полностью отказаться от признания влияния русского царя на происходящие события было бы странным. Громадная энергия Петра действительно выступила в роли катализатора тех процессов, которые задолго до него вызревали в стране. Но при этом не следует забывать того, что сам Петр был ни чем иным, как продуктом своей эпохи, что сама его личность была сформирована исключительно той атмосферой, которая сложилась в Московском царстве перед и во время его воцарения. И прежде всего, рассматривая феномен Петра, следует отказаться от известного представления о русском царе, как о всесильном властелине, одной своей волей способного определять судьбу страны. На самом деле, всесилие монарха – даже абсолютного – всегда ограничена интересами его окружения. Это понятно – ведь царь или король сам по себе не способен управлять миллионами людей, не способен лично донести свои приказы до «последнего землепашца». Для этого у любого правителя, управляющего мало-мальски крупным государством, существует государственный аппарат, свита, придворные.
Именно от заинтересованности этого слоя в исполнения приказов монарха и зависит их эффективность. Никакой правитель не сможет провести решение, если оно будет противоречить интересам элиты – ведь, в данном случае, просто некому будет его проводить. Иначе любые стремления монарха будут просто пропадать в вязком противостоянии верхушки. Наконец, на крайний случай, имеется и более радикальное решение проблем с неугодным правителем. Это – устранение его самого. Данный способ применяется во всех государствах с самого начала истории, и Россия тут не исключение. Царей устраняли и до Петра (иногда мирно, как Василия Шуйского, а иногда и нет, как двух «самозванцев»), устраняли и после Петра – тут вообще целый «пантеон» убитых особ царской крови. А вот Петр поправил свое время вполне благополучно (в этом плане), и единственное, что смогло его убить, так это болезнь почек (которую даже на отравление при всем желании не спишешь).
Получается, что особенностью петровского правления было как раз то, что его окружение вполне принимало проводимые им действия. Но почему? Как раз в этом моменте и заложен ключ ко всему пониманию петровской эпохи и ее успеха. Дело в том, что самым серьезным действием Петра было не введение европейского платья, бритье бород, строительство Санкт-Петербурга или даже устройство европейской армии и флота. Все эти действия есть лишь следствие главного деяния Петра: перестройки, переформатирования общественной элиты. Именно это позволило реформатору совершить то, что еще недавно казалось бы невозможным – превратить Россию из второстепенного государства в одну из ведущих европейских империй.( Да, за это была заплачена дорогая цена – но она была адекватной той участи, которой избежала Россия). Именно поэтому стал возможен столь резкий скачок в сфере освоения новых технологий: если при Алексее Михайловиче смогли построить один корабль, то при его сыне – целый флот. Именно «птенцы гнезда петрова», вышедшие из «худых» родов, а то и вообще, из однодворцев, составили ту силу, которая стала основой для преобразований Петра. Созданное им «шляхетство» (дворянство) оказалось намного более пригодной к прогрессу средой, нежели существовавшая до этого сложная феодально-государственная система Московского государства со своими сложными категориями знатности.
* * *
Впрочем, это тоже не есть страшная тайна. О том, что Петр опирался на сформированный им слой талантливых людей было известно еще в XVIII века. На ближайших сподвижников царя падала тень славы самого Петра, и они воспринимались, как люди, сообразные его гению. Правда, были некоторые, несколько несоответствующие этому высокому восприятию моменты. Талантливость петровского окружения, при внимательном рассмотрении, была весьма условна – например, все военные победы были, по сути, одержаны путем превосходства в силах, а не каких-то особых талантов. Тут нет ничего стыдного – напротив, это свидетельствует об умении находить и концентрировать ресурсы. Но это же означает, что гениев, подобных Суворову или Ушакову, среди «птенцов» не было. То же самое можно сказать и про другие виды деятельности. Даже по «моральным качествам» новая элита не особенно блистала –одного «светлейшего» Алексашку Меньшикова, который постоянно путал государственный «карман» с личным, можно вспомнить. Оно и понятно – в самом лучшем случае царь отбирал людей на основании личного восприятия (далеко не бесспорного), но это касалось только небольшого круга лиц. В большинстве же своем «шляхетство» строилось из того же «материала», что и прежняя знать.
Так в чем же было преимущество этого слоя, если не в отборе лучших? Вот тут-то мы и подходим к самому главному. Да, Петр не обладал способностью «видеть насквозь» человеческую натуру, и поэтому считать, что в свое «гнездо» он брал исключительно гениев или, хотя бы, талантов, смешно. Равным образом, вряд ли разумно полагать, что он смог сделать это для всего огромного служивого слоя. Но Петр сделал то, что оказалось не менее эффективным. Его основная заслуга состоит не в том, что он создал новую элиту. Его основная заслуга состоит в обратном, в том, что он разогнал, прижал, раздавил элиту старую. Данный процесс в течении столетий оставался в тени. Все это гнобление бояр, «всешутейшие соборы», публичная порка представителей древних родов и т.п. акции считались некими «издержками процесса», следствием взрывного характера Петра. Ну, любил он покутить, причем покутить жестоко, с унижением присутствующих лиц – так ведь «любим то мы его не за это». Наверное, если бы Петр потерпел в своей политике неудачу, то ждала бы его слава самодура и психопата, как Ивана Грозного. Но так как при Петре Россия вступила на путь необычайного подъема, то все это просто «пряталось в тень» или выдавалось за «удаль молодецкую».
Конечно, начало этого процесса целиком лежит на личности молодого царя – потому, что особенность действий боярской верхушки он как раз очень хорошо ощущал в детстве и юности. Понимание, что царское происхождение никак не сможет защитить его от участи очередного Димитрия, у Петра было. Но сводить все к личным особенностям Петра нельзя – хотя бы потому, что как раз в антибоярской борьбе он нашел самую полную поддержку среди своего будущего «дворянства». Во многом именно противостояние прежней аристократии и стало тем ядром, вокруг которого сформировался этот новый слой (вернее, его базовые установки).
Дело в том, что особенностью сложившегося на момент царствования Петра общественного устройства было как раз известное доминирование личных интересов над общими. В принципе, это вообще системный недостаток феодализма, но если в одних условиях — когда общество направлено на экспансию, на приобретение новых земель – он нивелируется наличием общего интереса, то в условиях, подобных российским, данная особенность была фатальной. Дело в том, что основная задача страны – противостояние западному давлению (об этом я писал в «Принципе тени»), требовала обратного. А экономические особенности, и прежде всего, малый прибавочный продукт (ограничивающий рост городов и внешнюю торговлю), не давали возможности для построения «нормального» абсолютизма, способного обеспечить нужную концентрацию сил. Противоречие между «экономически обусловленной» «вотчинной» формой устройства, приводящей к доминированию знатных родов и требованием отражения внешней угрозы и привело к особенностям петровского правления. Именно в данном противоречии, а не только (и не столько) в личности самого реформатора, лежит особенность этой эпохи.
* * *
Как уже сказано выше, к моменту царствования Петра над Россией нависла реальная угроза. Именно в этот момент на нее «нацелилась» первая «серьезная» европейская страна — Швеция. Это значило, что попадание России под колониальную зависимость от Европы было делом времени. До этого открытие «Нового Света» с его сказочными богатствами дало России некоторую «передышку» — пока Запад колонизовал богатые новые земли, он не особенно стремился к захвату нашей не очень приветливой страны. Все завоеватели, ступавшие на российскую землю, относились даже не второстепенным, но третьестепенным государствам, наподобие Польши. Впрочем, и поляки были для России реальной угрозой – как известно, Баторий дошел до Пскова (но обеспечивать операции подобной глубины, Польша, конечно, не могла). С «польской угрозой» страна, худо-бедно, но справилась. Но Польша – это край Запада, государство с иррегулярной армией и экономикой, не больно лучшей, чем русская, к тому же имеющая архаичное феодальное устройство.
А вот Швеция времен Карла XII была совершенно иной. Правда, богатством она тоже не блистала, да и по военной мощи плелась где-то в конце европейских держав – те же голландцы гоняли шведский флот в хвост и гриву – но все же, это была современная (в смысле, вступившая на путь модерна) страна, имеющая в основании прогрессивный на тот момент абсолютизм. Поэтому экспансионистские ее устремления неудивительны – вступить на путь борьбы с более сильными противниками за «жирные куски» заморских колоний Швеция, конечно, не могла, но превратить Балтийское море в «Шведское озеро» и монополизировать местную торговлю было вполне возможно. Поэтому где-то с начала XVII века она начинает серьезную экспансию, приведшую к войнам против России. Достигнутые успехи, в свою очередь, приводили к укреплению шведского абсолютизма, и ко времени воцарения Карла XVII Швеция представляла довольно эффективную военно-политическую машину. Дальнейшее ее усиление для России означало одно – превращение (в самом лучшем случае) в полуколонию, вся торговля (да и политика)которой оказывалась бы в руках Стокгольма.
Именно опасность военного поражения стала тем дополнительным фактором, который окончательно закрепил основу петровской политики. Поражение под Нарвой, по сути, показала, что произойдет, если современная страна столкнется со страной архаичной: в этом случае, и численное превосходство, и включение отдельных «современных» частей уже не поможет. Именно эта угроза позволила сплотиться ядру единомышленников, именно она заставляла подданных терпеть все «выходки» Петра в надежде на то, что тот сможет переломить ситуацию. И именно это позволило самому Петру еще более укрепиться во мнении об ущербности «вотчинного» устройства страны. Поражение под Нарвой было поражением прежней, владетельной элиты, показавшей неспособность ее обеспечивать самые очевидные свои функции. В свою очередь, сам Петр окончательно убедился в правильности своих юношеских «антибоярских» взглядов, и в дальнейшем уже не изменял своей политике. Правда, царь был уверен в том, что вместо «гнилой» владетельной аристократии он сможет создать эффективную дворянскую – в этом, он, конечно, ошибался. Новая аристократия оказалась не лучше «старой». Но сам исторический момент, когда знатность и богатство оказались, пусть на какое-то время, малозначащими, стал для страны спасительным.
И пускай вскоре все вернулось на свои места, но этот краткий миг перехода позволил заложить многие системы российского общества, которые служили потом столетиями. Это относится не только и не столько государственному аппарату – хотя и тут петровская система просуществовала как минимум век. Гораздо более важным было формирование более глобальных подсистем – например, образования или науки. В результате этого культура получила определенный «сдвиг» в сторону приоритета знаний, что принесло впоследствии блестящие результаты. Не меньшее значение сыграло принесение новой модели государственной службы – как работы на благо государства (а не ради получаемых благ). И хотя уже Екатерина ликвидировала де-факто «служилую модель» дворянства, ее отголоски «работали» до конца XX века. Именно они привели к тому, что пусть часть русского дворянства, а впоследствии, и интеллигенция (пускай не все) вступили на путь борьбы за «народное благо», приведший страну Революции. Но это – отдельная большая тема…
* * *
В общем, можно сказать, что даже непоследовательное и «стихийное» подавление элиты, предпринятое Петром, положительно сказалось на стране. Именно сам факт подавления элитариев, а не замена «плохих» персонажей на «хороших» (как это обычно трактовалось), сделал возможным короткий рывок развития и формирование «прогрессистских» устремлений, которые питали Россию в течении трех столетий. «Петровский эксперимент» показал, что курс на уничтожение элит есть самый эффективный способ выхода из тяжелых положений. Сейчас сложно сказать, было ли состояние России в конце XVII века ловушкой в «классическом виде», однако то, что в этот момент решался вопрос дальнейшего существования страны, очевидно. Петровская «пересборка» привела к «получению» лишних двухсот лет существования, до следующего тяжелого кризиса начала XX века, который, впрочем, так был так же пройден, и опять с успехом. Разрешение этого кризиса – тема следующей части, поскольку он был гораздо тяжелее предыдущего, и, при этом, результат его разрешения оказался еще более впечатляющим.
Отмечу только, что «деэлитаризация» в этом случае была проведена в намного большем масштабе, нежели в конце XVII века. Но, как сказано выше, это тема отдельного большого разговора…
