Несмотря на интуитивную очевидность ответа на этот вопрос, настоящий ответ дать очень и очень трудно.
Например, моя родина — это вроде бы Россия. Однако сразу же появляются нюансы. В частности, я родился не в Российской Федерации, а в СССР. Та страна была ощутимо больше, и если я должен принимать за родину более локальный вариант, то сразу же возникает вопрос: а почему тогда не ещё более локальный? Почему не Московскую область, не Москву или даже конкретный округ Москвы?
Мне могут сказать, что Московская область не является государством. Однако им являлась Московия. Если исчезновение страны — как в случае с Московией или Советским Союзом — должно приводить к смене определения родины, то должен ли я перестать считать Дальний Восток частью своей родины в случае его оккупации Китаем? Застань я Великую Отечественную, должен ли я был вычеркнуть оккупированную немцами Белорусскую ССР? А если нет, то почему я должен вычёркивать её сейчас?
Если не должен, то почему тогда из моей родины вычеркнуты Польша и Финляндия, бывшие некогда составной частью Российской Империи? Если дело в том, что там живут другие народы, то взгляните, поляки — нам «другой народ» не более, чем эвенки, чукчи или коми, однако всем им мы не отказываем в праве считать родиной то же самое место, что считаем и мы.
Почему следует остановиться где-то посередине? Почему не урезать понятие родины до Московии (или иной области, некогда включавшей город, в котором вы родились) или не расширить до максимально возможных границ — СССР, Восточного Блока, Евразии, всего мира?
Но что ещё интереснее, Россия не всегда существовала здесь. На её территории проживало множество племён, сменявших и вытеснявших друг друга, и, естественно, когда-то был момент, когда первые кроманьонцы всё-таки докочевали до этих мест. Кроманьонцы — это выходцы из Африки. Является ли центральная Африка частью нашей родины?
И Россия в данном случае не стоит особняком — другие страны имели столь же пёструю историю, включавшую в себя всё то же самое: завоевания, вытеснение, ассимиляцию, смену подданства, границ, народов и так далее. И на каждый материк когда-то прикочёвывали вышедшие из Африки кроманьонцы.
Быть может, родину формирует единая культура? О да, формирует. Однако весьма близкие по культуре Белоруссия и Украина — сейчас другие государства, а коми и чукчи проживают в государстве, общем с нами. Азербайджанцы, более близкие по культуре к арабам, персам и тюркам, были присоединены в начале девятнадцатого века к Российской Империи. Во времена СССР вряд ли у кого-то повернулся бы язык отказать им в общей родине с другими пятнадцатью республиками, но сейчас Азербайджан — другое государство.
Российская Империя была населена не только русскими и православными, как и СССР и Российская Федерация. Но ислам и буддизм — это части других культур. Каким же образом их носителям удаётся считать всю Россию своей родиной, а не только их национальные автономные области? Или они — люди второго сорта, а потому вынуждены подчиниться людям условно первого — русским, и что распространяется на них, мы можем не распространять на себя?
Какую именно «родную культуру» им следует беречь? Свой национальный костюм? Свой язык? Свою религию? Но их языком ведь стал ещё и русский. И они смотрели те же советские фильмы, что и все остальные. И так же, как все остальные, их любили. И они ездили в те же пионерские лагеря. И носили там те же пионерские галстуки. Неужто им следовало бы всё это разлюбить?
Вы знаете, сейчас вообще модно говорить про засилье чужой культуры. Что-де не надо засорять родной язык иностранными, не надо слушать их чужую музыку или смотреть их чужое кино. Однако перед нашими же глазами постоянно был пример, когда изначально иноязычные, бывшие когда-то нашими согражданами, учили наш язык и читали наши книги. Гораздо больше, чем мы — их. Или им так и надо: они ведь — второй сорт?
Ощущение наличия некой «строго своей культуры» крайне обманчиво. Наши композиторы, составившие своими произведениями весь пласт нашей музыки, естественно, слушали иностранных и заимствовали у них. Наши художники видели иностранные картины и тоже заимствовали. Наши писатели читали иностранные книги и заимствовали. Потому что так делали вообще все в мире. Никто не придумывал всё с нуля — он учился на том, что уже было. Он копировал с некоторой собственной адаптацией то, что где-то слышал, в том числе и иностранное.
Для своей личной культуры нужна жесточайшая физическая изоляция от внешнего мира. И такие культуры на выходе дают крайне примитивный результат — на века отстающий от результатов неизолированных народов.
«Своё» всегда в изрядной мере заимствовано. Это только кажется, что в наш язык иностранные слова стали проникать только сейчас, но на самом деле мы говорим иностранными словами, сами того не замечая, поскольку предки народов всего мира давно уже занимаются сей порочной практикой — заимствуют элементы чужих языков. Заимствованные слова давно уже стали настолько нашими, что только специально изучавшие вопрос смогут сказать, где какое.
Про «трамвай» почти каждый заподозрит, что он — не «исконно русский». Однако даже такие, казалось бы, «наши» слова, как «корабль» и «кукла», тоже позаимствованы — у греков (а те последнее слово позаимствовали у римлян). И слово «огурец» — это тоже греческий, «сачок» и «суббота» — это иврит, «газета» — итальянский, «акула» — исландский, «балкон» — латынь, а «шоколад» — вообще ацтекский.
Некоторые из этих слов относительно «свежие», хотя мы и считаем их однозначно русскими (во всяком случае, я никогда не встречал жалоб на то, что их используют в текстах), но если мы посмотрим и на более старые версии языка, то и там встретятся целые россыпи заимствований — из греческого, латыни, санскрита. И так будет не только у нас, но по всей Европе.
По этой причине призыв «беречь язык» довольно странен: ведь этот язык появился именно потому, что предки свой язык не берегли. Мы ведь говорим на такой редакции языка, которую прото-русские, жившие задолго до нас, приняли бы вообще за иностранный. И они бы не смогли без специальной подготовки читать наши тексты, ровно как и мы не можем без специальной подготовки читать их тексты.
Кстати, если вам кажется, что это не так, и вы всё равно сумеете угадать содержание, вот вам пример для экспериментов.
При этом, что характерно, даже сам алфавит — кириллица — в некотором смысле заимствован: основную его часть составляют греческие буквы, а там, где их не хватило, разработчики добавили ещё букв из глаголицы, в которую те, в свою очередь, попали из иврита, арамейского и других алфавитов.
В результате текст родного языка написан заимствованными буквами и непонятен нашим современникам без спецобразования. Родной ли это язык? Более ли он нам родной, чем, например, современный английский?
Может быть, дело в национальности? Но современные немцы и англичане нам более понятны, чем наши далёкие предки. Современная жизнь европейцев нам более понятна. Нам более понятны мотивации шведов и армян. Нам понятны взаимоотношения современных китайцев и турок — за исключением некоторых нюансов, — но вот как воспринимали мир те наши далёкие предки, нам будет весьма тяжело понять.
Поволжский немец, родившийся в Воронеже грузин или обрусевший француз будут нам гораздо более близки, чем внук эмигрантов, никогда в России не бывавший. И уж тем более — чем совершенно русский москвич 1500-го года.
Родина — это не территория, не государство, не культура, не национальность…
Вопросы о времени и пространстве, языке и произведениях искусства, о внутренней логике якобы интуитивно понятного переводят его в разряд понятного иным способом: понятие «родина» — оно не про формальные признаки.
Оно про сотрудничество и способы различения добра и зла.
Хороша та культура, которая вызывает в тебе правильный отклик. Какой национальности при этом был автор и в каких государствах он провёл свою жизнь, гораздо менее важно. Глупо закрываться от хорошего из-за того, что оно было рождено в формальной загранице, и навязывать себе плохое только потому, что его изготовили где-то поблизости.
Смысл развития родной культуры в том, чтобы проживающие тут умели делать годное и делали его, а не в том, чтобы ими сделанное не подавало никаких признаков заимствования извне.
Смысл союзов и объединений — в совместных действиях на равных началах, а не в максимальном очищении от «формальных инородцев» или следовании текущему рисунку государственных границ.
Смысл патриотизма — в защите правильных представлений о добре и зле вместе с теми, кто их разделяет, а не в удовлетворении личных интересов правящей в данный момент верхушки.
Родина начинается вот с этого, а не с тщательного исследования родословных, вычищения заимствований и выяснений, кто кого когда-то более правильно к себе присоединил.
Родина каждого человека — это то место, где проживает максимально большая общность людей, чьи представления о добре и зле, о справедливости и несправедливости в основном совпадают с его взглядами. Причём эти люди совместно и на равных началах стараются воплотить в жизнь данные представления.
Иные определения вы вряд ли сумеете найти, а все ваши «интуитивные ощущения родины» люди с искажёнными представлениями о добре и зле запросто повернут против вас.
