Рассматривая марксизм, можно только удивляться, как глубоко его авторы умудрялись заглядывать в суть общественных процессов. Не имея еще подходящего инструментария, практически на ощупь, вскрывали они системную суть общества, не имея при этом самого понятия системы. Тем не менее, идеи Маркса и Энгельса, высказанные в XIX веке, ИМХО, оказались гораздо более близкими к реальности, нежели мысли их противников – причем намного более современных нам. Можно даже сказать, что это подавляющее большинство идей 1990 годов оказались намного более ошибочными – нежели «замшелые марксистские истины». Данный момент становится очевидным именно сейчас, когда мы наблюдаем «лавинное обрушение» совсем недавно господствующих представлений – то, что можно обозначить, как «конец 1990 годов». И в свете этого интерес к марксизму, бывшему еще недавно символом «тупого советского официоза», неизбежно будет возрастать.
В прошлой статье я писал про особенность пролетариата, которая делает его движущей силой социалистической революции. А также о том, что «ставка» марксистов на пролетариат – это не анахронизм и не дань прошедшей эпохи. Это – открытое ими системное свойство человеческого развития. Дело в том, что именно пролетариат при капитализме обладает свойством достижения классового мышления – особой формы надиндивидуальной организации. Благодаря противодействию расчеловечивающему отчуждению, промышленные рабочие обретают возможность (только возможность, которая, может реализоваться, а может и нет) значительного снижения «внутриклассового информационного сопротивления». Этот факт делает пролетариат истинно революционным классом, способным к смене социального строя – у других сил такой возможности не существует.
Может показаться, что подобное отношение к рабочим представляет собой сугубую идеализацию. Разве можно допустить, что слабообразованный и «непродвинутый» пролетарий, не видящий ничего за пределами работы, кроме «пивасика» и «телека с футболом», мог представлять собой максимально информационно развитого индивида (а как еще трактовать низкое информационное сопротивление). Это кажется противоречащим здравому смыслу – ведь согласно ему пролетарии, напротив, одни из самых консервативных и информационно несвязанных слоев общества. Но рассмотрение «с точки здравого смысла» как раз и не допустимо для столь сложной системы, которой является общество.
Дело в том, что в нем сама по себе «информационная продвинутость» и доступ к современным возможностям коммуникации играет далеко не ведущую роль (Тем более, что чем дальше, тем шире эти технологии входят в обычную жизнь, и овладение ими становится не сложнее овладением телевизором или телефоном). Гораздо большую важность имеет способность личности к установке межличностной коммуникации – а вот с ней у современного человека (в особенности представителя образованных классов) существуют реальные проблемы. Причем никакое овладение современными информационными технологиями не дает нашему современнику возможность эти проблемы разрешить. Скорее наоборот… Впрочем, для лучшего понимания данного факта сделаю небольшое отступление.
* * *
В свое время, с появлением современных информационных технологий (в частности Интернета), многие мыслители испытывали определенную эйфорию.
Им казалось, что возникшая легкость коммуникации приведет к существенному изменению общества, к возникновению некоего надличностного информационного пространства, Ноосферы. Была сформулирована идея «Мировой деревни» — абсолютно прозрачного информационного мира, в котором человек как бы возвращался в прежний, общинный деревенский быт, преодолевая отчуждение между собой и иными людьми (удивительно, но видимо авторы этой концепции о реальном деревенском быте имели крайне отдаленное представление). Правда, тут же другие мыслители сразу задались вопросом: а так ли хорошо жить в этом прозрачном информационном бытии? И оказалось, что при внимательном рассмотрении эта «непереносимая легкость бытия» не сказать, чтобы очень приятна. Но вне зависимости от того, положительным или отрицательным было отношение к идее преобразования мира посредством цифровых коммуникаций, сама она казалась достаточно очевидной.
Теперь подобное представление кажется ужасно наивным, но мысль о том, что технические достижения, сами по себе, изменяют социальную реальность, просуществовала все 1990 годы и даже захватила начало 2000 годов. Впрочем, родилась она гораздо ранее «интернет-бума»: по крайней мере, «Третья волна» Тоффлера была написана еще до создания IBM PC. Данная концепция привела к появлению особого «культа» компьютеров и компьютерных сетей (об этом я не раз писал), а равно как и к торжеству мысли о том, что все «старые» теории (в том числе, и марксизм), однозначно устарели. Вершиной этого процесса можно назвать появление фильма «Матрица», который завершал десятилетие (или десятилетия) технооптимизма (пускай и на довольно пессимистической ноте).
Но все эти надежды и страхи оказались преждевременны. Бурный рост информационных технологий создал огромное количество новых возможностей для человека (иногда очень удобных, иногда нет, а порой и откровенно вредных), но не привел к изменению общественного устройства. Ожидаемая «информационная прозрачность» и «Мировая деревня» так и остались фантазиями, хотя возможности информационного обмена выросли в разы больше, нежели считалось во времена технооптимизма. Сейчас никого не удивляют видеоролики, выложенные через считанные минуты после съемок с мобильного устройства – и равным образом не удивляет то, что эти ролики абсолютно ничего не значат. Да, оказывается, технические возможности играют гораздо меньшую роль, чем это представлялось ранее. И несмотря на то, что новой подобную ситуацию не назовешь: можно вспомнить классическое: «Вот радио есть, а счастья нет» — но все равно, несоответствие действительности ожиданиям до сих пор удивляет.
Почему же появившаяся возможность мгновенного распространения информации оказалась много менее значимой, чем думалось до этого? Дело, как
сказано выше, в том, что основная проблема межличностной связи не в передаче информации от индивида к индивиду, а в усвоении этой информации индивидами. Как говориться, если «скорость каравана определяет хромой верблюд», то скорость передачи информации определяет самый «медленный» участок. И поэтому все многократно возросшие возможности передачи разбиваются об естественное ограничение – на уровне «человеческого интерфейса», преобразующего «внешние сигналы» в виде знаков, звуков и изображений в собственные мысли человека. А вот в этой области никакого прогресса не произошло, если не сказать более…
Вопрос даже не в способности более эффективного усвоения информации – хотя, ИМХО, последствия «электронного бума» привели к тому, что информация стала усваиваться труднее – просто потому, что ее слишком много, и «каналы связи» человека элементарным образом перегружены. Воспринимая многократно возросший «вал» сигналов, индивиду приходится тратить огромные усилия, чтобы отделить «мух от котлет» — то есть незначащую информацию от действительно нужных вещей. Именно это приводит, например, к снижению усвояемости знаний современными школьниками – при том, что физиологически они ничем не отличаются от школьников прошедшего времени. Просто тот «информационный вал», что накрывает современного ребенка, отнимает у него большую часть сил.
Но самое важное тут – характер этого самого «вала». Ведь кажется абсурдным: зачем загружать детей информацией, от которой они только теряют способность к обучению? Однако именно в этом и состоит тонкость современного информационного бума. 99,999% сегодняшней информации – информация коммерческого характера, направленная не на удовлетворение чьих-либо нужд, а на банальное зарабатывание денег. Вышеупомянутый «вал» создается исключительно потому, что приносит своим авторам доход (в той или иной форме), ну а все остальные побочные эффекты не имеют для них никакого значения. В том числе и то, что общество теряет в виде резкого снижения дорогостоящей образовательной программы благодаря этому несравненно больше, чем получают авторы. Получается, что поставляя массу коммерческой информации, ее авторы «перетягивают» на себя огромные средства, выделяемые на образовательные цели, да еще и с ужасным КПД (если бы они банально их воровали, вреда для общества было бы меньше!).
Однако школьниками и образованием влияние коммерции на информационные потоки не исчерпывается. Не меньший «вал» давит и на взрослое население, начиная от огромного потока прямой и скрытой рекламы, и заканчивая политической пропагандой. Если бы не особые механизмы фильтрации этого «потока», то мы вряд ли имели хоть одного психически здорового человека: мозг просто «сгорел» от этого. Но люди – создания крайне адаптивные, и они прекрасно выживают в этом информационном шуме (хотя и не все без потери здоровья). Это происходит путем блокирования подавляющей части информации, причем «пропуск в мозг» получает лишь крайне небольшая ее часть.
Вот мы и подходим к пониманию того момента, который привел к столь значительному расхождению между теорией и реальностью. С точки зрения концепции «информационного общества» упрощение информационного обмена – благо, так как позволяет увеличивать взаимообмен информацией между людьми, что, в свою очередь, должно приводить к формированию нового, информационно-прозрачного общества. Но с точки зрения индивида– увеличение этого обмена, в самом лучшем случае, бессмысленное занятие. Потому, что подавляющая часть этой информации – коммерческая, т.е. направленная на получения от этого индивида денег. Там, где нет прямого коммерческого интереса – работает косвенный, за который приходится расплачиваться уже обществу целиком.
И вместо ожидаемой «цифровой свободы» мы получаем дополнительную нагрузку на мозг человека, в результате чего его способности к новым коммуникациям не растут, а падают. Там где узко, там и рвется. Рост широкополосного доступа приводит к перегрузкам в самом узком месте: в «интерфейсе», связывающем сознание с реальностью. В современно обществе эта проблема практически не осознается: если и говориться об некоей «информационной безопасности», то акцент делается на осознанно злонамеренные воздействия (при этом, зачастую, несуществующие), хотя проблема лежит не в злонамеренности, а в особенностях взаимодействия человека с информационной средой. В самом лучшем случае идет речь о «прокачке» этого «человеческого интерфейса», то есть о создании новых методов взаимодействия человека с информацией. Причем мало кто понимает, что как раз в этом случае возникает реальная опасность распада сознания, перегруженного многократно возросшим информационным валом. Впрочем, «снять блок» с восприятия новой информации при существующем уровне развития цивилизации невозможно, и скорее всего, не перейдя «на следующий уровень» сделать этого нельзя. Так что опасность «погружения в безумие» крайне мала.
Но вышеупомянутое состояние показывает фундаментальную проблему современного общества – ситуацию, когда конкуренция между субъектами из блага превратилась в зло. Система, состоящая из «коммерческих агентов», целью которых является получение максимального количества благ, имеет предел развития. Лавинообразное наращивание информационного взаимодействия между ними приводит к естественному ограничению информационного обмена между индивидами. Это вполне объяснимо: ведь конкуренция есть борьба за ресурсы, которые ее участники стараются максимально забрать себе. И в этом плане каждый их акт взаимодействия есть всего лишь еще один шаг в этой игре. Понятно, что в данной ситуации человек будет крайне настороженно относится и к получению и к отдаче информации: ведь полагается, что все, что он не сделает, может быть использовано против него. Недаром в последнее время характерно столь щепетильное отношение к личной информации. Впрочем, это было характерно для человечества и ранее, спасала только «естественная блокировка» в виде плохих каналов связи и малая «интересность» большинства населения для мошенничества (из-за своей бедности), и современный мир лишь довел до предела существовавшие тысячелетиями тенденции.
* * *
Сделав подобное отступление, мы можем, наконец, понять, почему же именно пролетариат может стать историческим субъектом, классом, способным к активной социальной инженерии. На самом деле, я уже писал об этом в прошлой статье: пролетариат обладает возможностью к формированию надличностного информационного поля. Дело в том, что как раз в случае с промышленными рабочими мы имеем случай, когда вышеупомянутое правило (взаимодействие конкурирующих субъектов приводит к ограничению информационного взаимодействия) не действует. Просто потому, что рабочие на производстве – не конкурирующие субъекты. Да, их «информационные каналы» крайне слабы, а самой информации у них мало, много меньше, нежели у «образованных слоев». Но в отличие от последних у рабочих нет нужды бояться «слить» что-то нужное, равным образом и получить что-то откровенно вредное в ходе конкурентной борьбы.
Получается, что при значительной слабости «каналов передачи» они все равно имеют преимущество – потому, что могут позволить себе снять «входную блокировку» при взаимодействием друг с другом, раз для рабочих нет смысла видеть друг в друге врага. Правда, понять именно это – как раз непростая задача, так как вне «рамок» своего класса рабочий столь же желанный объект для «развода», как и любой другой представитель homo sapiens. Отсюда видно, как тяжело само обретение рабочим классом классового единства – поскольку оно противоречит всему тому, что существовало до этого. Но зато, обретя его, рабочий приобретает неслыханные ранее возможности: он, по сути, вступает на путь, идущий к следующему этапу развития человечества. Обретя классовое мышление, став «классом для себя», пролетариат становится действительно определяющей прогресс силой.
И одновременно понятно, почему невозможно поставить на место пролетариата любой мелкобуржуазный слой. Дело в том, что мелкие буржуа, при всей своей схожести с рабочими: они могут иметь одинаковый уровень дохода, могут испытывать те же проявления угнетения, как и пролетариат, а могут и угнетаться гораздо сильнее, например, как большинство крестьян. И понятное дело, что эти мелкобуржуазные слои могут испытывать не меньшую, а порой и большую ненависть к существующему порядку, нежели пролетариат. Ничего не мешает этой ненависти перерасти в стремление к борьбе, а затем и в саму борьбу. Но вот тут и проявляется то самое, вышеупомянутое отличие: отсутствие информационной прозрачности. Ведь даже самый мелкий буржуа все равно привык видеть в соседе не товарища, а конкурента (пусть и не осознавая этого).
Да, разного рода механизмы компенсации этого явления, вроде сохранения соседской общины, да и вообще, развитой системы традиций, позволяет загнать на время «демона конкуренции» вглубь, но при революционном развитии ситуации, разумеется, эта «блокировка» слетает. И наступает то самое, что заложено в самом основании конкурентного общества: война всех против всех, «махновщина». Это очень хорошо проявилось во время Революции 1917 года и Гражданской войны в России, когда подавляющая масса крестьян буквально бросило страну и отказалась заниматься поддержанием общесистемных функций, перейдя чисто к удовлетворению своих локальных потребностей. Причем следует понимать, что даже в тех условиях переход к подобной модели означало бы гибель не просто страны, но и гибель большинства населения. Но ничего сделать уже было невозможным.
Спас Россию тогда рабочий класс. Именно рабочие стали костяком структур будущего Советского Союза. По вышеупомянутым причинам рабочие оказались способны выйти за пределы своих локальных интересов (хотя и тут были колоссальные трудности, и полностью выйти на уровень надличностного мышления не удалось). Можно сказать, что рабочим не нужен был внешний источник обеспечения порядка – они имели его во внутренних структурах. Даже ничтожный его уровень оказался достаточен для того, чтобы избежать Хаоса. А далее, созданное государство диктатуры пролетариата уже само по себе стало источником порядка – что, в общем-то, не так интересно, потому что это функция государства сама по себе. Но тот критический момент, когда Советы сумели удержаться на краю пропасти, очень важен для понимания динамики Революции.
Да, сразу «перепрыгнуть» «из царства необходимости в царство свободы» в данном случае не удалось. Сказалось и то, что пролетариата в России было крайне мало — не более 10%, и то, что российский пролетариат в целом был еще слабо подготовлен к жизни в безэлитарном обществе — например, его грамотность была чудовищно низка. Еще более важным представляется то, что переход из одного в другое цивилизационное состояние есть крайне инерционный процесс, требующий изменения огромного числа общественных подсистем, в том числе и крайне стойких — вроде психологии. Поэтому перестройка общества, уже лишенного капиталистической основы, все равно занимает очень долгое время, и на этом пути возможны свои ошибки и провалы (что и случилось в СССР). Их рассмотрение, равно как и рассмотрения «послереволюционного» движения к коммунизму — отдельная большая тема. Но все это не уменьшает важность принципиальных особенностей рабочего класса для перехода к социализму и коммунизму — так же как на полет ракеты влияет огромное количество всевозможных факторов, но основанием для этого все равно остается явление реактивного движения.
* * *
Конечно, все вышеперечисленное представляет собой определенное упрощение. Но оно дает основу для рассмотрения проблем революционных преобразований (и вообще, социоинженерии). Возьмем, для примера, актуальную сейчас ситуацию в Новороссии – не революция конечно, но все равно, довольно серьезное изменение общественной структуры. Тут я не ставлю целью подробно разбирать этот пример, скажу лишь, что в данном случае работают те же механизмы, что и при «настоящих» революциях. То есть существует падение внешней основы порядка – государства (опять-таки, не рассматривая, почему и как). Можно сказать, что решения киевских властей уже не имеют легитимности для жителей Новороссии, но и у самих новых республик существуют значительные проблемы. Они еще не обладают мощным государственным аппаратом, способным транслировать порядок на все общество, более того, им банально не хватает сил и средств для создания самого подобного аппарата. «Порядок» — т.е. целостность основных общественных подсистем – в Новороссии поддерживается только на локальных уровнях. Кстати, в этом деле, ИМХО, как раз сильно помогает существование развитой промышленности и наличие трудовых рабочих коллективов, которые выступают мощными источниками «упорядоченности», негэнтропийности.
Но сами по себе новороссийские рабочие существуют, как «класс в себе», не обладая классовым мышлением. И значит, вопрос о превращении их в активную революционную силу даже не ставится, и в самом лучшем случае, речь идет о решении частных, локальных задач. Разумеется, о создании Советов (или какой иной формы политической организации) не идет и речи. И уж тем более, Новороссии не хватает революционных рабочих отрядов – аналогов Красной Гвардии, которая бы стала основанием для будущей Красной Армии. Проблема в том, что власти новых республик еще не имеют достаточно развитого государственного аппарата с высокой степенью легитимности, и само-собой, не имеют возможности построить полноценную армию «классического типа», на призывной основе. В этом случае рабочие отряды, связанные внутренней, а не внешней (на основе государственного насилия) структурой были бы лучшим выходом. Но их нет, и быть не может.
Я еще раз повторю, что не собираюсь тут рассматривать проблемы Новороссии. Я привел ее только как пример, показывающий, что при отсутствии активного участия пролетариата многие вещи оказываются вообще невозможны – например, отказ от мощной государственной машины, которая бы выступала источником порядка (пусть и в интересах правящего класса) в обществе. Если мы ведем борьбу в условиях мелкобуржуазного, по преимуществу, общества – где даже рабочие еще (как «класс в себе») исповедуют мелкобуржуазные ценности – то нам не следует ждать от этого общества каких-либо чудес. Поэтому повторить историю Советской России Новороссии не удастся. Хотя само положение новоявленных республик не так уж и безнадежно: в конце концов, чисто буржуазные революции тоже очень часто побеждали. Более того, надо учитывать, что с противоположной стороны выступают крайне энтропийные силы («утилизаторы»). Против них элементарный «мелкобуржуазный» порядок ЛНР и ДНР уже является серьезным действующим фактором.
Поэтому борьба Новороссии против киевских властей – это борьба «нормального» буржуазного общества против крайней формы постсоветского «утилизаторства» — то есть, не движение вперед, а попытка остаться на нынешнем месте, не упасть в ужас Хаоса, в состояние «европейского Сомали». И даже в самом лучшем случае – если республикам удастся удержаться – можно вести речь только о сохранении современного status quo (причем, во многом, это будет означать далеко зашедшую деградацию остальной Украины – что не значит ничего хорошего).
Разумеется, переход к «нормальному» буржуазному состоянию – гораздо лучше, нежели разворачивающийся позднесоветский кризис с явным приоритетом в сторону «хаотических стратегий», что до сих пор господствует на постсоветском пространстве. Но такое «нормальное» буржуазное состояние, по сути, обречено – прогресс невозможно остановить на месте, и если нет развития, то неизбежно наступает деградация.
* * *
Таким образом можно сказать, что особенности классового устройства играют очень большое значение в революционных изменениях общества. И стремление позднесовестких и постсоветских мыслителей и идеологов отказаться от рассмотрения истории, как борьбы классов, приводит только к одному -к потере понимания сложных исторических процессов, к увеличению значения «слепого случая» и «тупой силы». Особенно сильно проявляется это среди левых — так как именно левые находятся в очень сложном положении: они не имеют мощной государственной и частной поддержки, и единственная возможность для них оказывать хоть какое-то влияние на жизнь — это пользование как можно совершенными методами познания. Чего в реальности не наблюдается уже несколько десятилетий — и поэтому нынешнее жалкое положение левых не должно удивлять.
Впрочем, о том, что надо сделать левым, а в особенности коммунистическим силам, чтобы побороть это положение, надо говорить отдельно…
