Существует известный исторический парадокс: русский крестьянин конца XIX начала XX века имел доход меньший, нежели наёмный работник (батрак). На самом деле, этот парадокс легко объясним: хозяйства, имеющие потребность в наемных работниках, имели более высокий уровень агротехники, нежели большинство крестьян. Отсюда вытекает и то, что выработка продукции на одного работника у них была выше, и даже если учесть изъятие значительной части произведенной стоимости хозяином, то все равно стоимость этого произведенного оказывалась выше, нежели в малоземельном крестьянском хозяйстве. Ну, и не следует забывать, что крупные товарные хозяйства ориентировались, в основном, на коммерчески выгодные типы продукции, в то время, как крестьянин продолжал сажать малоурожайные и дешевые культуры, вроде ржи.
Но интересно тут то, что в данных условиях усиленного перехода крестьян в батраки не происходило. Более того, они до последнего старались держаться за свое тощее хозяйство, иногда даже вкладывая в него дополнительные деньги. Дело в том, что до 1905 года огромное число крестьян платили так называемые «выкупные платежи» — плату за те наделы, что они получили по реформе 1861 года. И вот русский крестьянин был вынужден подаваться на так называемый «отхожий промысел» — работать на стороне (как правило, зимой), чтобы иметь средства на выплату этих выкупных платежей.. В ряде случаев вносимая им плата превосходила получаемый доход в два раза!
То есть для крестьянина был важен сам факт своего хозяйства был много важнее, нежели полученный доход. Возможность лишиться земли и перейти в категорию наемных рабочих не выглядела для него сколь либо привлекательной – это, кстати, было одной из проблем развития индустриализации в России. Решить ее удалось только в советское время, через коллективизацию и урбанизацию страны, но это уже другая история.
Нам же интересно понят: с чем была связана подобная ситуация? Для этого, предлагаю взглянуть еще на одну категорию русских людей того же времени. Речь идет о знаменитых горьковских «босяках» — т.е. бродягах, обитателях ночлежек. Несмотря на то, что данная категория кажется нам чисто уголовной, на самом деле это было не так. Разумеется, среди «босяков» встречались мелкоуголовные элементы, но подавляющее большинство их жило не чем иным, как сезонной или разовой работой. Они перемещались вслед за потребностью в работе – летом подавались в батраки, грузчики, зимой занимались другими делами, вроде рубки дров. Но самое интересное тут то, что эти самые нищие могли получать весьма большие деньги – в сезон зарплата доходила до 1, а то и 3 рублей в день!
И тем не менее, никакого толку от подобных денег не было. Полученные деньги бысттро улетали на кабаки и водку, и «босяк» снова оставался нищим. Современники считали подобное следствием крайней «испорченности» человека, который не может обратиться к «истинным ценностям» в виде религии и семьи. «Лечили» это смесью проповедей и наказаний, но бесполезно. «Излечений» отмечались только считанные случаи. Дело в том, что положение люмпена, на котором находились эти люди, представляло собой сплошную психологическую травму: человек не имел ничего своего, его жизнь зависела исключительно от внешних обстоятельств – найдется ли работа, найдется ли место в ночлежке и т.п. Никакой уверенности в завтрашнем дне тут быть и не могло.
Не удивительно, что данный стресс мог приводить к полному разрушению личности, в том числе и через алкоголизм, драки и т.д. Срок жизни в данном «положении» редко превышал десяти — пятнадцати лет. А дальше – смерть либо замерзнув под забором, либо от поножовщины, либо от опасной и тяжелой работы. Жизнь крестьянина, несмотря не ее тяжесть и нищету, по сравнению с жизнью люмпена была много более приемлемой для человека. Помимо собственного хозяйства, которое давало определенную уверенность в будущем, стоит помнить о наличии крестьянской общины, которая в трудный период могла компенсировать часть проблем: например, предоставить хлебный запас в случае неурожая, обеспечить жизнь (пусть и нищенскую) сирот, вдов и стариков. К общем, жизнь в обществе, «в миру» сама по себе имела определенную ценность, превышающую получаемый при этой жизни доход.
В сравнении этих двух категорий можно увидеть то явление, которое называют отчуждением. Люмпенов, «босяков» можно назвать абсолютно отчужденным слоем – ведь в этом случае человек не имел ничего своего, от производства до семьи, превращался исключительно в чистую функцию – предоставление рабочей силы тогда, когда это требуется хозяевам и где это требуется хозяевам. Вместо жилья – ночлежка, вместо жены – «девка», снятая за гривенник (а то и дешевле). Никто никому ничего не обязан. Не удивительно, что подобное превращение человека в функцию приводило к очень быстрому разрушению личности, к алкоголизму в виде нормы и ранней смерти. И с другой стороны, крестьянин. При всей нищете и убогости своей жизни он путь немного, но оставался человеком, имеющим свое хозяйство, свой дом и свою семью, где он мог почувствовать себя в условной безопасности и покое. И «мир», община, как способ решения многих проблем, не прибегая к помощи государства, тоже «по семейному».
Забавно, но с современной точки зрения как раз «босяк» имел максимальную степень свободы, превышающую свободу иных сословий. А крестьянин как раз находился в максимальной степени несвободы. Что же касается промышленных или сельскохозяйственных рабочих, то они находились в промежуточном состоянии между крестьянами и люмпенами. Рабочие лишены собственного хозяйства и этим уже выведены в крайне отчужденное состояние. Но они имеют собственное жилище, семью и место в обществе, и тем самым отличаются от люмпенов. Тем не менее, повышение отчуждения рабочего по сравнению с крестьянином действовало как тормоз пролетаризации, несмотря на большие доходы первых. Крестьянин даже соглашался работать на фабриках, но все равно, продолжал вести свое хозяйство, стараясь не потерять отношение к «миру», не стать полностью функцией.
На деле единственное, что позволило хоть как то уравновесить отчуждение рабочего, стало формирование рабочих трудовых коллективов.Это – реакция на отчужденное положение рабочих, мера компенсации того ужаса, что испытывал человек, попав в жернова капиталистических отношений. На деле, именно коллективы стали тем механизмом, которые позволяли пролетариям сохранить человеческий облик и не скатится на уровень люмпенов. Именно коллектив, как способ сохранения человеческих отношений, стал источником коллективизма рабочих и той средой, в которой зарождалась будущая рабочая борьба. Именно поэтому рабочие очень чутко относились к малейшим поползновениям хозяев разрушить единство коллектива и заменить его пресловутыми «штрейкбрехерами».
И понятно почему – ведь штрейкбрехеры разрушают, наверное, последний барьер против расчеловечивания, против превращения человека в функцию – то есть рабочий коллектив. Но если разрушение коллектива было явным злом, то его укрепление и усиление рассматривалось как благо. Правда, не для всех – капиталисту, напротив, выгодно иметь дело с полностью расчеловеченной массой, наподобие «босяков», нежели со сплоченной силой, способной выдвигать и отстаивать свои требования. Но в тот момент капиталист поделать ничего не мог: получать сколь-либо квалифицированную рабочую силу можно было только в коллективе, потому что, как сказано выше, деклассированные элементы не просто были не способны к овладению высокой квалификацией, но и склонны к быстрому саморазрушению.
В этом мы можем увидеть влияние довольно фундаментальных причин, лежащих в основании самого общественного устройства. Человеческий разум сформировался в условиях, прежде всего требующих солидарных, а не конкурентных отношений. Подобная ситуация была в первобытном племени, и именно подобная ситуация, несмотря на все, старалась поддерживаться в традиционной крестьянской общине. Правда, на определенном этапе развития классовое, разделенное общество оказалось эффективнее солидарной общины, что и привело к повсеместному его господству. Но тем не менее, его господство всегда выступало, как источник травм, нарушения сознания, как источник постоянного психоза, в котором находится разделенное на классы человечество. И недаром, мечта о восстановлении единства, сформулированная как мечта о возвращении «Золотого века», присуща мифологиям всех разделенных обществ.
Но не только нарушение общественного единства является причиной травм, наносимых сознанию отчуждением. Не менее важно то, что человеческий труд, сам по себе, является сознательным преобразованием реальности, которое, в свою очередь, можно назвать базисным процессом мышления. Мышление и труд связаны друг с другом четкой диалектической связью. Тут нет смысла подробно рассматривать этот процесс, скажу лишь, что разрывая связь между сознанием и трудом, делая труд из сознательного механическим, отчуждение приводит к сильнейшей психотравме человека, усиливая и без того сильный стресс. В этом смысле, работа рабочего, механически выполняющего сложные действия, относится к разумной деятельности меньше, нежели кажущаяся «тупой» самостоятельная работа крестьянина. Разумеется, это очень сильное упрощение, но достаточно показывающее то положение, в котором находится человек при капитализме.
То есть, можно сказать, что рабочие коллективы и рабочая борьба явились инструментами, которые пусть слабо, но возвращали человека к подлинно человеческому существованию, позволяли обойти ту самую проблему крайнего разделения, когда только одни – хозяева — присваивали себе человеческие функции, а остальные оказывались в роли инструментов. На самом деле, об этом писал величайший немецкий философ Карл Маркс в своей работе «Экономико-философские рукописи 1844 года»:
В чем же заключается отчуждение труда?
Во-первых, в том, что труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духовные силы. Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя.
У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это – принудительный труд. Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде. Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы. Внешний труд, труд, в процессе которого человек себя отчуждает, есть принесение себя в жертву, самоистязание.
И, наконец, внешний характер труда проявляется для рабочего в том, что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда принадлежит не себе, а другому. Подобно тому как в религии самодеятельность человеческой фантазии, человеческого мозга и человеческого сердца воздействует на индивидуума независимо от него самого, т.е. в качестве какой-то чужой деятельности, божественной или дьявольской, так и деятельность рабочего не есть его самодеятельность. Она принадлежит другому, она есть утрата рабочим самого себя.
В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций – при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., – а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному?
Правда, еда, питье, половой акт и т.д. тоже суть подлинно человеческие функции. Но в абстракции, отрывающей их от круга прочей человеческой деятельности и превращающей их в последние и единственные конечные цели, они носят животный характер.
Расчеловечивание в процессе трудовой деятельности есть важнейшее и системное свойство капитализма, не зависящее от его национальных или культурных особенностей. Этот процесс протекал по всему миру – от Британии до Японии и от России до США. Но как и сказано выше, действие рождало противодействие, и в ответ на все усиливающееся давление капитала возникало мощное рабочее движение. Я тут не буду подробно описывать, как происходил этот процесс, не стану повторяться про роль рабочих коллективов (о чем сказано выше) в формировании борьбы пролетариата. По сути же, закономерным является и то, что победа пролетариата произошла на периферии капиталистической мир-системы, там, где расчеловечивание принимало самые жесткие формы, но тем не менее, еще не успело полностью изменить человеческую психику. Это все – тема для отдельного разговора.
Но появление первого в мире рабочего государства привело к резкому изменению соотношения между рабочими и капиталистами. Опасность «экспорта революции» в сознании последних настолько сильно увеличивало мощь рабочих выступлений, что хозяева всего мира вынуждены были ослабить рост отчуждения пролетариата, чтобы не допустить ответного роста рабочей борьбы. Условно говоря, они согласились остановить свое наступление на превращение рабочего в функцию, оставив ему небольшой кусок «свободы» в виде своей личной жизни, и даже снизив степень давления на производстве. В результате чего, рабочий развитой страны получил возможность иметь (или, вернее, сохранил эту возможность) свой дом, семью, личную собственность (вроде автомобиля), возможность иметь человеческие отношения с родственниками, друзьями и т.д. – вплоть до участия в политической системе страны (в виде избирателя).
В результате для многих стало казаться, что именно в этом и состоит суть капитализма – пускай доход рабочего много ниже дохода капиталиста, но все равно, и тот и другой остаются некими партнерами, гражданами одного общества. И разумеется, в ответ на это снижение давления произошло снижение ценности рабочих коллективов и рабочей борьбы, как способа противостояния отчуждению. Это было закономерной ошибкой, основанной на вышеприведенном заблуждении. Капитализм лишь вынужденно остановился в своем движении к построении общества максимального отчуждения, под давлением рабочей борьбы и бросаемой СССР «тени» приняв «человеческое лицо». На деле, он оставался столь же враждебным человеку, что и ранее.
И как только наступило ослабление давления, капитализм принялся наверстывать упущенное. Надо сказать, что построенная система «социального партнерства» оказалась весьма устойчивой, и первоначально капитал предпочел не трогать ее, а найти «обходные пути». Этих путей оказалось два: вынос производства в страны, где этого «партнерства» не было создано – из-за слаборазвитости экономики; и использование т.н. «гастарбайтеров» — иностранных рабочих (зачастую нелегальных), находящихся за пределами существующих институционных систем. Оба эти пути явились возвращением капитализма в период «до революции 1917 года», к остановленному тогда пути расчеловечивания, превращения человека в функцию.
Первый путь означал, по сути, только попытку повторить «капиталистический рай» XIX века со слаборазвитым рабочим движением и всевластием капитала. Он имел однозначные ограничения: ведь понятно, что дешевая рабочая сила рано или поздно иссякнет, а рабочие коллективы, напротив, рано или поздно сформируются и начнут ту же борьбу, что привела ранее к поражению капитализма. Поэтому рассматривать этот путь мы не будем, хотя и он крайне интересен.
Но второй путь – то есть использование «гастарбайтеров» — явился своеобразным капиталистическим прорывом, рывком в «светлое будущее», как его могут видеть хозяева мира. Будущее, где расчеловечивание и отчуждение достигло крайней степени, где превращение человека в чистую функцию наконец завершилось.
Большинство людей воспринимает «гастарбайтеров», как некоторое отклонение от нормы, как «недорабочих», как какой-то паллиатив. На деле это не так. «Гастарбайтеры» — это есть практически идеальный случай рабочих, вершина, абсолютный максимум. Это — «идеальный пролетарий», для которого не существует ничего, кроме капитализма, обратившись к которому, «гастарбайтер» получает возможность существовать. Если капитал скажет ему, что надо ехать на другой «конец мира» – то «гастарбайтер», как по мановению волшебной палочки сделает это. Если капитал прикажет ему изменить характер работ – скажем, из асфальтоукладчика превратиться в плиточника а из дворника в сельхозрабочего, то «гастарбайтер» послушно выполнит этот приказ. Для него нет ничего, кроме своей функции при капитализме.
Разумеется, никакого, столь страшного для капитала, коллектива «гастарбайтеры» создавать не могут. Во-первых, зачастую в одну «команду» набирают представителей почти не понимающих народов. И разумеется, они «тасуются» по любому поводу, что не дает возможности для установления устойчивых связей. Но даже если коллектив «гастарбайтеров» и сумеет договориться о начале борьбы, то капиталисту ничего не стоит легко уничтожить ее. Дело в том, что даже легальный «гастарбайтер» существует в крайне неустойчивом положении, при котором потерять уже заработанные деньги и лишиться работы очень легко. Что же касается нелегалов, то тут просто потерей работы дело не ограничивается – при малейшем возмущении речь может идти о уголовном преследовании.
Именно это делает «гастарбайтеров» идеальными «трудовыми машинами», от которых смешно ожидать классовой борьбы.
Но только этим дело не ограничивается. Так как «гастарбайтеры» существуют вырванными из своей среды обитания, то они практически лишаются всех моральных и этических норм. Лишенные связи с окружением, зачастую даже не понимающие языка местных жителей, они логичным образом становятся объектом страха и ненависти последних, и разумеется, аналогично относятся к ним сами.
Единственным субъектом, с которым «гастарбайтер» имеет связь – это их наниматель. Поэтому любое указание начальства будет выполнено – к каким бы последствиям оно не привело. Сказано строить с нарушением всех норм и правил – будут строить. Сказано – ломать только положенный асфальт и снова его укладывать – «гастарбайтер» будет это делать. Он настолько отчужден, что для него нет окружающего мира – ничего, кроме конкретной работы и хозяев, платящих деньги. «Гастарбайтеру» ничего не стоит превратить все вокруг в «лунный пейзаж», получить зарплату и умереть – не работник, а мечта любого капиталиста.
Таким образом, обратившись к идее иностранных рабочих, капиталист нашел способ «обойти» все проблемы, связанные с классовой борьбой. Может показаться, что это значит неправоту Маркса и марксистов, считавших, что повышая степень отчуждения, капиталист роет сам себе яму. Ведь если «гастарбайтеры» — это абсолютно отчужденная рабочая сила без всякой надежды на возникновение среди них пролетарского мировоззрения, и соответственно, классовой борьбы, то это означает, что никто не сможет оспорить власть капитала. И со временем железная рука эффективности ликвидирует все остальные формы трудовых отношений, оставив только эту форму. Мир поделится на две категории людей: капиталисты – хозяева, и собственно люди, и «гастарбайтеры» — чистая функция, человекомашина и приложение к машине. История остановится.
Но к счастью, не все так страшно. Маркс был прав, а столь бесчеловечная форма капитализма невозможна. В чем же дело? А вот в чем. В системе: капиталист-«гастрарбайтер» отсутствует крайне важное звено. Речь идет о воспроизводстве рабочей силы. Дело в том, что капитал, эксплуатируя рабочих, обязан заботится и о том, чтобы происходило воспроизводство рабочей силы. То есть о том, чтобы на смену «старым» рабочим приходили новые. Именно с этим связано сохранение семей у пролетариев, то есть ограничение роста отчуждения. Но только одной семьей дело не ограничивается, для того, чтобы получить квалифицированную рабочую силу, требуется наличие системы образования, а чтобы эта рабочая сила была здорова – здравоохранения. Наконец, невозможно получение образованной рабочей силы в отрыве от культуры: при ином случае получаются те же «босяки», при всей своей видимой «выгодности» на деле проигрываюшие «классическим» рабочим.
То есть, вместо чистой человекофункции, связанной с капиталистом только через один «канал» — через получение зарплаты – приходится содержать довольно сложную системы человеческих отношений. «Гастарбатеры» кажутся «обходом» этой схемы – поскольку позволяют получать «чистый человеческий капитал» безо всяких в него вложений. Но это ошибка. На самом деле, «гастарбайтерство» основано на одном – на наличии «резервуаров» довольно образованной и качественной рабочей силы, из которой капитал может «черпать» ее так же, как черпает нефть из природных источников.
Это может показаться абсурдов: отчего же считать «гастарбайтеров» квалифицированной рабочей силой. С чем может ассоциироваться «Равшан и Джамшут», так это не с квалифицированной работой. Но подобное представление неверно. Достаточно сравнить «наших» равшанов, например, с африканскими племенами. На деле и таджики с узбеками, и турки с арабами находятся, как правило, в рамках европейской культуры, они окончили пусть минимальный, но курс европейской школы (а других нет, если только исламские медресе, но окончившие медресе если и едут за границу, то не работать). Они понимают, где верх, где право, и чем одно отличается друг от друга, какое вращение по часовой стрелке и почему нельзя совать пальцы в розетку. Мы смеемся над их уровнем, потому, что наш уровень еще выше, но это не означает естественность и бесплатность достижения уровня Равшана. Его существование – следствие великой эпохи модернизации, когда всевозможные государства ринулись применять у себя все достижения европейской мысли. У кого-то, как в СССР это получилось хорошо и мы сумели даже обогнать ту самую Европу, у кого-то – хуже. Но очевидно одно: без этого стремления к модернизации никаких «гастрарбайтеров» не было бы.
Именно эта модернизация и создала тот самый «резервуар» работников, из которых их сейчас черпают капиталисты. Но вычерпывая достаточно квалифицированную рабочую силы, они не доллара не вкладывают в ее восстановление. Это означает, что рано или поздно, но «халява» закончится. Разумеется, трудно сказать, как будет выглядеть этот конец конкретно, просто ли будет демонтирована образовательная и здравоохранительная система, или, как происходит сейчас на Ближнем Востоке, произойдет замена модернизационных процессов антимодернизационными, в виде агрессивного ислама и «исламских революций», не важно. Важно, что данной эпохе придет конец, и капитализм будет вынужден вернуться к «классической» схеме.
Кроме того, следует помнить, что в условиях сверхотчуждения происходит быстрое «выгорание» работников, с сильным стремлением их к саморазрушению, от алкоголя, наркотиков и прочих элементов нездоровой жизни. Как у дореволюционных «босяков» и вообще всех люмпенов, жизнь у «гастарбайтеров» короткая. Конечно, многим из них греет душу идея заработать денег и вернуться на родину, где жить, как душа пожелает, в достатке и покое, но эта идея оказывается ложной. Не только потому, что денег обычно оказывается много меньше, нежели рассчитывалось, но и потому, что родина, к которой «гастарбайтер» не приложил ни грамма своего труда, оказывается с каждым днем все менее и менее привлекательной. Вот и остаются они в той среде, где работают, несмотря на всю враждебность местного населения и неустроенность быта, и высшей целью становится получение гражданства. Но и тут не все гладко – дело даже не в том, что гражданство получить не так уж легко, и если это и происходит, то новоявленные граждане оказываются в самом низу социальной пирамиды.
Это все еще полбеды. Беда состоит в том, что иностранная рабочая сила ухудшает климат не только на своей родине, но и в тех странах, где они работают. Удешевление рабочей силы, уничтожение рабочей борьбы и укрепление позиций капитала приводит к уменьшению тех социальных гарантий, что имеют граждане развитых стран. Это заметно даже в Европе, которая все еще кажется со стороны несбыточным раем. Разумеется, только наймом иностранной рабочей силы наступление капитала не ограничивается, но суть этого наступления остается одной: возвращение к «классическому» капитализму.
В общем, можно сказать, что Маркс прав, что предельный уровень отчуждения существует. Его превышение возможно, но означает оно полное разрушение существующих социальных систем, и поэтому недолговечно. В перспективе все равно придется вернуться к «классическим» рабочим с их классическими трудовыми коллективами. Разумеется, это возвращение возможно не везде – в многих странах, из которых капитал черпал «бесплатные» трудовые ресурсы, провести модернизацию сейчас уже невозможно, они будут опускаться далее в архаику, к примитивному крестьянскому хозяйству и т.д. И только когда это хозяйство снова сумеет довести прибавочный продукт до определенного предела, будет возможна новая модернизация. Такова плата за свободу капитала и за превращение человека в функцию.
Но человек не функция и не придаток к станку. И как бы не казалась привлекательной идея «чистой работы за зарплату» для человека она не является нормальной. Русские крестьяне, о которых говориться вначале, это понимали, потому что они могли прекрасно видеть, во что превращается человек, ставший «чистой функцией», то есть люмпеном. Современный человек, защищенный мощной социальной системой (завоеванной его предками в тяжелой борьбе), к сожалению, подобного понимания лишен. Слишком многим кажется, что если жизнь свести к работе, деньгам и их трате, то ничего не изменится, а может быть, даже станет лучше.
Не стоит допускать эту ошибку. Стоит понимать, что капитал, по сути, враждебен человеку, что он выступает за расчеловечивание, и единственное, что останавливает этот процесс — это само человеческое сопротивление. Пройдет время — и капитализм будет уничтожен и человеку будет предоставлена полная возможность стать тем, кем он является — разумным существом, занимающимся сознательным трудом. Но пока этого не произошло — стоит понимать, что из существующих капиталистических форм использование иностранных рабочих является наиболее отчужденным и противным человеку. И не стоит поддерживать эту форму…
