Удивительно, но семидесятый юбилей Победы оказался самым неоднозначным во всей послевоенной истории. ИМХО, даже гораздо более неоднозначным, нежели юбилей 1995 года и вообще, праздники периода первой половины 1990 годов, когда постсоветские государства, включая РФ, старались просто выбросить все из своей прежней истории. И когда пресловутый «День независимости» (от кого?) рассматривался как праздник, более значительный, нежели День Победы. Но даже в это время ситуация была гораздо определеннее. Во-первых, общество резко делилось на успешных «новых русских», которые относились к Победе, как к событию, помешавшему им «пить баварское»; и на «неуспешных» «совков», продолжавших держаться советских ценностей, в том числе, и по отношению к празднику.
А во-вторых, несмотря на советскую катастрофу, мир еще продолжал существовать в инерции послевоенного миропорядка, и ревизия итогов Второй Мировой была еще немыслима. Это несколько останавливало «эффективных»: ну, «свои» совки – фиг с ними. А вот от «благородных» англо-американцев с их «днем Д» (пусть «новые русские» и не слышали про такой) деваться было некуда. Вот и приходилось особенно не выпячивать свою «любовь к баварскому», а следовательно – праздник этот лучше было не трогать. Хотят «совки» праздновать – ну, пусть празднуют, лишь бы процессу приватизации не мешали…
Однако в последнее время ситуация изменилась. Во-первых, произошла значительная перестройка общества. В отличие от эпохи «раннего ельцинизма» достаточно монолитная «когорта» успешных распалась на множество грызущихся между собой групп. Что, впрочем, было предопределено со 100% вероятностью: количество благ, как известно, всегда меньше, чем количество желающих ими владеть. В результате этой борьбы часть из этих «граждан» приняла взгляды, во многом, противоположные изначальным. По «периферийным вопросам», конечно – например, по вопросу «патриотизма».
Подобный выбор, кстати, представляет собой чисто «системное» решение – поскольку борьба с народом оказалась неактуальной (по причине упорного нежелания народа бороться за свои права), то определяющим фактором в действиях элит оказалась внутриэлитарная борьба. А в ней принятие «патриотической позиции» явилось довольно эффективным механизмом. Поскольку это позволило выйти за рамки существующего изначально ультралиберального «поля» и бить «противников» оттуда, откуда они не ждали: изначально в «новорусской среде» патриотизм полагался признаком «быдла», т.е. противника однозначно слабого.
Подобная «тактическая» особенность стала основанием для формирования вначале «позднеельцинского», а затем и путинского «патриотизма». Следует понимать, что этот «патриотизм» не является идеологией, сколь-либо выходящей за рамки антисоветизма – базисной метаидеологии постсоветского пространства. Однако кое-какие, «локальные» моменты этот «патриотизм» изменил — например, он привел к смене отношений к «советскому наследию» (не ко всему и не глубоко, но все же), в том числе, и в отношении к праздникам. Причем, Дню Победы повезло больше всего – этот праздник оказался не только полностью принят «патриотической частью» элиты, но и «поднялся» на более высокий уровень по сравнению с советским периодом. (Поскольку «базисные» советские праздники –«7 ноября» и «1 мая» элитой на были приняты, а «праздники новой России» игнорировались массами с неизменным постоянством).
В результате чего, пренебрежительное отношение ко Дню Победы, характерное для 1990 годов сменилось на некоторую восторженность в 2000 и 2010 гг. Однако одновременно с изменением отношения в элитарной среде происходили изменения и среди широких масс. Советские ценности, господствующие в обществе (при этом охваченном антисоветизмом, такой вот парадокс) 1990 годов, со временем утратили свою «абсолютность». В том числе это касается и Победы: если в 1990 годы ее значение – в массах – оставалась высоким, то уже в 2010 это стало не так. Во многом, подобное изменение связано с тем, что ветераны, еще 20 лет назад представляющие значительную часть общества, практически все ушли. А следовательно, Победа «передвинулась» из разряда «живых» исторических событий к «чистой» истории, заняв место где-то рядом с Бородинским сражением и нашествием Батыя. Если жившие рядом деды еще что-то могли значить в жизни человека, то прадеды, да еще и умершие – не значат ничего. В связи с этим неоспоримая сакральность победы перестала быть таковой.
Это привело к тому, что на месте бывших «двух лагерей»: однозначно не принимавшей Победу элиты и однозначно принимавшего народа – сформировался широкий спектр всевозможных «течений», находящихся в разном отношении друг к другу. Возникают самые экзотические идеи, которые еще лет двадцать было тяжело представить – например, левые, отрицательно относящиеся к Победе или даже коммунисты, борющиеся с «победобесием». Или наоборот – правые, поддерживающие этот праздник и практически сакрализующие его. Особенно много «странных» представлений появилось в последний год, когда вышеуказанные процессы усилились на фоне нарастающего кризиса постсоветского мира.
* * *
В результате сейчас мало кто может сказать – что значит для нас День Победы. Даже на уровне: хорошо или плохо. Конечно, многие по-прежнему уверены в том, что это безусловное благо — хотя их понимание, в чем же это благо состоит, еще менее яснее, нежели двадцать лет назад. Другие сомневаются в этом утверждении – но и у этих нет особой уверенности в своей правоте. Откровенных сторонников фашистов, считающих Гитлера освободителям, а советских граждан – рабами, ИМХО, стало все же меньше, нежели раньше. Но вот людей, не видящих особого смысла в этом празднике, за исключением возможности погулять и повеселиться, появилось огромное количество.
Как не удивительно, но они, как правило, определяются, как «сторонники Победы», легко принимая официальные символы, представляемые нынешней «псевдопатриотической элитой» (вроде современной «голубиной» эмблемы и господства «триколоров»). Однако, это поведение представляет собой всего лишь следование принимаемой ими конформистской стратегии. Сменись «идеологическая оболочка» властей, и они так же будут выступать на митингах против «победы кровавого тирана» — впрочем, в отличие от борцов с Победой двадцатилетней давности, без особого энтузиазма. Впрочем, особо осуждать этих граждан нет смысла: на самом деле, данная стратегия представляет собой естественную линию поведения обывателя в любом обществе. Можно сказать даже, что ее господство означает окончательный отказ постсоветского человека от своей советской «основы» и принятие им «нормальной» модели поведения жителя капиталистического мира: никого же не удивляет американский «патриотизм» с вывешиванием по любому поводу флага США, следовательно, нет смысла удивляться «любви» некоторой части россиян к «триколору» и двуглавому орлу.
И вообще, патриотизм, даже «казенный» и путинский – все же вещь более приемлемая, нежели ненависть к своей стране (почему это так, надо разбирать отдельно). Однако, ему присуща одна очень неприятная черта, происходящая из его «генетической» связи с антисоветизмом. Речь идет о том, что данное «направление» чревато чрезвычайным упрощением мышления, вернее, заменой сложных моделей поведения на упрощенные. Причиной этого выступает системная особенность антисоветизма, связанная с его «консервативной» основой (о консервативном генезисе этой метаидеологии я писал не раз) – постулат о том, что человеческая психика неизменна и «изначальна». Т.е. человек прошлого думал и чувствовал так же, как чувствует наш современник.
Этот «воинствующий антиисторизм», ИМХО, является даже более опасным свойством антисоветизма, нежели, собственно, ненависть к советскому периоду. Применительно же к «официальному патриотизму» данное положение означает то, что любая ситуация воспринимается через «фильтр» современных представлений, применительно к нынешнему обывателю. Отсюда, кстати, и проистекает «любовь» нынешних деятелей культуры к пресловутым «заградотрядам»: дело в том, что иначе объяснить возможность солдата идти в атаку для них является невозможным. То, что подобное понимание ошибочно – ясно при любом более-менее разумном рассмотрении проблемы: в «атаку» ходили задолго до «заградотрядов» (придуманных, кстати, британцами в англо-бурской войне, хотя нечто подобное практиковали еще римляне) в бесконечном числе войн, пережитых человечеством. Да что история – совсем рядом с нами существуют культуры, в которых погибнуть, скажем, во имя Аллаха является нормой.
* * *
Впрочем, одними только «заградотрядами» и прочими искажениями истории, проблемы «официального патриотизма» не ограничиваются. Самая серьезная из них – это неспособность создания на данной «платформе» сколь-либо сложных моделей поведения. Это можно увидеть «невооруженным глазом»: все, что относится к «официальному патриотизму», крайне примитивно – от официальной символики до представления о мире. Достаточно взять пресловутый «Крымнаш» (пускай он к Победе и не относится, но является конструкцией, созданной на той же основе). Присоединение Крыма крайне «выгодный» процесс для страны, поскольку он имеет однозначную негэнтропийную основу (Поскольку тема сложная, объясню пока крайне упрощенно – упрощение и распад означает рост энтропии, усложнение и соединение – падение.)
Однако, при всем этом ничего лучше, нежели представление о «сакральном статусе» Крыма и «Севастополь — русский город» «патриотам» придумать не удалось. Ну, с «сакральным статусом» все ясно – сакральное, как таковое, формируется веками и является подсистемой очень сложной религиозной системы. Ввести его «просто так» невозможно – это будет даже не «автомобиль без двигателя», но «двигатель без автомобиля». Что же касается второго – то это банальная констатация факта, установленного произвольно. Проблема тут состоит в том, что на данной чисто произвольной основе ничего хорошего построить не возможно – при малейшем сомнении вся эта система, построенная на чисто произвольных установках, распадается, как карточный домик. Спасает «официальный патриотизм» тут только «злокачественное хаоситство» противников: современная Украина отвратительна настолько, что даже вышеупомянутая убогая конструкция выглядит гораздо приемлемее.
И еще помогает то, что вышеупомянутое понимание благости соединения все же является системным свойством человеческого разума. В результате большинство населения приветствует присоединение Крыма при крайней слабости официальной позиции. Но тут речь идет об достаточно близком событии. Что же касается отношения к Победе, то в данном случае упрощение оказывается более критичным: понимание того, почему же это событие является таким значимым, полностью теряется. В результате, как уже сказано выше, большинство «сторонников Победы» считают ее великой «потому, что по телевизору сказали». А значит, если там скажут обратное, то весь их энтузиазм исчезнет, будто его и не было. На самом деле, почти похожий процесс мы наблюдали год назад на Украине, когда огромная масса «официальных патриотов», возлагавших каждый год цветы к вечному огню, была побеждена небольшой кучкой ультраправых радикалов. И теперь, соответственно, живет под диктатом хаоситов-утилизаторов, методично уничтожающих свою страну.
* * *
При этом слабость данной конструкции («официального патриотизма») не осознается ни обществом, ни элитой. Тут значительную роль играет уже указанное выше сходство его с «традиционным патриотизмом» капиталистических стран. В самом деле – рассуждает российский «официальный патриот» — если американцам их вывешивание флагов и пение гимнов по любому поводу помогает «формировать единство нации», причем так, что последняя выглядит довольно устойчивой, то почему это не «пройдет» у нас? Логичность подобного утверждения, в общем-то, высокая, однако тут не учитывается один момент: в отличие от постсоветского пространства для представителей иных стран «культурный фильтр», в общем-то, позволяет принимать всю свою историю с адекватной степенью сложности. Ну, вернее, не всю – но, по крайней мере, ближайший век – что достаточно для создания устойчивой «патриотической системы».
Но у нас ситуация абсолютно противоположная. В отличие от других стран Россия пережила за последние сто лет две системные перестройки (на самом деле, больше), которые почти полностью переформатировали ее «культурное поле». В данной ситуации постройка «патриотизма западного образца», основанного на умеренной непрерывности развития, тут оказывается невозможна. Условно говоря, «там» победу во Второй Мировой войне одержали люди, более-менее похожие на современников. У нас – имеющие совершенно иное представление о мире, совершенно иную мотивацию и т.д. В результате для того, чтобы «ощутить свое единство» с «теми людьми» для жителя Запада требуется намного меньшее усилие, нежели для жителя России. И следовательно, «там» возможно принятие вполне реальных, а не сильно упрощенных версий произошедшего.
Более того, на Западе возможно даже «усложнение» моделей поведения участников войны, приписывание им более «высоких» мотивов, нежели было в реальности, что позволяет создать еще более устойчивые и сложные «патриотические системы». В наших же условиях подобное невозможно. Разрыв между советским человеком 1940 годов и современным россиянином оказывается слишком велик. Более того, ИМХО, во время Великой Отечественной войны был достигнут рекордный уровень «высоты мотивации» во всей советской истории (имеется в виду, массовый уровень), что привело к росту непонимания сути Победы сразу после ее окончания. Т.е., речь следует вести не только о значительном уровне изменения личности со временем («нестационарности» личности, как таковой), но и о ее практически мгновенном изменении в зависимости от внешних условий, неосознаваемом ей самой. Однако это – очень сложная тема, о которой надо говорить отдельно.
* * *
Пока же отмечу, что невозможность «трансляции» массового героизма человека времени Великой Отечественной войны в мозги современного обывателя означает обреченность попыток использовать «тот» опыт в современной жизни. И, следовательно, обреченность попыток нынешней «патриотической элиты» воспользоваться Победой в своих целях. Это следует понимать всем левым борцам с «победобесием», которые за внешними символами «восстановления государственности» не видят прежней, утилизаторской сути режима. И следовательно, их попытки бороться с Победой режиму абсолютно не опасны.
Однако, не следует забывать и вот еще о чем. Та же особенность нашей Истории, которая пережила две системные перестройки за век, показывает, что сознание людей может меняться очень быстро (по историческим меркам, разумеется). Подобное означает, что вполне возможно такое изменение общества, при котором «культурный фильтр» изменится настолько, что перестанет мешать восстановлению истинного понимания Победы. Иначе говоря, антисоветизм, как метаидеология может исчезнуть – вернее, он обречен исчезнуть из-за своих «внутренних особенностей». И вот тогда станет возможным использовать образ Победы в качестве основания для сборки уже совершенно иной «конструкции», с совершенно иными свойствами, нежели российский «официальный патриотизм».
Данное событие будет являться аналогом указанного выше Ренессанса, когда в относительно короткий период удалось «восстановить» значительную часть античного наследия – что, в свою очередь, стало одной из основ дальнейшего развития человечества. И в этом свете становится ясным, что борьба с Победой имеет чисто отрицательное значение – она приводит к уменьшению вероятности этого «советского Ренессанса», и значит, к усложнению дальнейшего пути по выходу из кризиса. Следовательно, борьба с «победобесием» представляет собой однозначно ошибочное и вредное явление, которое должно быть, по возможности, прекращено. А что касается «официального патриотизма», то, как сказано выше, это настолько слабая и упрощенная конструкция, что особо бороться с ним нет смысла…
