В первой части я писал про то, как «еропейская тень» сумела породить странный исторический феномен – Российскую Империю, государство, которого не должно было существовать с исторической точки зрения. Но которое не просто существовало, но и стало одним из величайших государств в истории.
Правда, за все приходится платить, и за свое имперское величие Россия платила не просто отказом от развития своего экономического базиса – сельского хозяйства, но деградацией его основы – крестьянского двора.
Поэтому судьба этого феномена была предрешена: рано или поздно, но Российская Империя должна была рухнуть, лишившись своей экономической опоры. Причем это довольно ясно стало еще тогда, когда Империя находилась в положении максимальной силы. Крепостничество, как однозначный тормоз развития, беспокоил российское общество, по крайней мере, к конца XVIII века. Но предложить что-то иное для столь странного случая было невозможно.
Правда, после реформы Александра II была, вроде бы, надежда, что Россия сумеет обойти и эту проблемы, создав одновременно и массу освободившихся рабочих рук, и сохранив высокопроизводительное сельское хозяйство на базе помещичьих усадеб. Но эта надежда оказалась напрасной: ожидаемого роста капиталистической экономики не последовало. Помещичья усадьба, вопреки всем ожиданиям, не смогла переродиться в буржуазную ферму. Наиболее распространённой судьбой бывших «дворянских гнезд» оказывалось не рост и модернизация, и разорение и деградация.
И беда тут не только в том, что русские помещики, почему-то, оказались неспособны к сельскохозяйственной деятельности. Как не странно, но вопреки распространённым стереотипам, они то как раз стремились к изучению современного хозяйства, выписывали соответствующие журналы и пытались закупать требуемое оборудование. И многие из них добывались на этот поприще успеха – правда, почти всегда в южных губерниях.
Другие же предпочитали сдавать свои земли крестьянам, и жить на ренту. Конечно, можно просто обвинить их в лености и неспособности к буржуазному труду – но тот же путь прошли землевладельцы Европы, с совершенно иным результатом. Впрочем, зачастую к разорению вел и тот, и другой путь. Причина тут простая и очевидная: та же бедность природных ресурсов. Уже сама проблема с урожайностью, которая колебалась из года в год, порой в несколько раз, способствовала тому, что любые сельхозэксперименты завершались одним – банкротством. Но был еще более важный фактор – это фактор труда.
Дело в том, что период сельхозработ в России короток и требует такого напряжения сил, что крестьянин «выкладывался по полной», и на дальнейшее увеличение работы был просто неспособен. Поэтому помещики, лишенные возможности силой отрывать работников от своих наделов, оказывались перед проблемой банальной нехватки рабочей силы. Кормить же «отдельных» работников в течение всего года, а не только времени сельхозработ, было, соответственно, накладно. Немного спасали отхожие промыслы, но само их существование, опять же, означало дальнейшую деградацию крестьянского труда. Только там, где биологическая продуктивность была выше – в малороссийских или кубанских землях, удавалось построить более-менее работоспособную систему хозяйствования.
Избы в с. Протасово, Нижегородская губерния, 1892 год
На все это накладывались и проблемы, связанные с необходимостью увеличения государственных расходов. Европа, перейдя к капитализму, богатела и росла во всех сферах, и самое главное, в военной. Еще до освобождения крестьян, во время Крымской войны, Российская Империя столкнулась с очень неприятным следствием этого прогресса. Оказалось, что даже отлично вооруженная и оснащенная армия, но относящаяся к «предыдущей итерации», проигрывает армии более современной. Конечно, поражение было не полным, Россия напряглась, и совершила перевооружение, но на этом неприятности не закончились. Самым неприятным было то, что теперь подобное перевооружение армии стало делом регулярным.
Для капиталистической экономики такое положение вещей было огромным благом: крупные капиталы расцветали на военных заказах. Для России же подобное означало только то, что требовалось еще большее выкачивание средств из деревни. Знаменитое: «Недоедим, но вывезем» — означало только то, что госмашине не хватало уже средств для модернизации и она готова была на полное разорение села. Но этого было мало. Ради того, чтобы поддерживать требуемый уровень сложности, пришлось идти на допуск в страну иностранных инвестиций. Разумеется, в самые передовые и прибыльные отрасли (потому, что неприбыльные, понятное дело, никому не нужны).
Это привело к формированию весьма специфического облика российской экономики – с одной стороны, существовали области, в которых было достигнуто практически технологическое равенство с Западом, с другой – огромная масса полуфеодальных деревень и чисто феодальная жизнь окраин.
Реакцией на сложившееся положение стала все повышающаяся актуальность так называемого «Земельного вопроса». Дело в том, что с момента реформы 1861 часть земель отошла в пользу помещиков. Эти земли последние могли обрабатывать сами, или, как сказано выше, сдавать тем же крестьянам за ренту. Формально помещичьей земли было не особенно много – где то половина, но тонкость была в том, что это была, как правило, самая пригодная для земледелия земля. В условиях изначально низкой продуктивности природы и крайне примитивной агротехники разница в урожайности даже у соседних участков могла быть значительна.
Но гораздо более важным являлось то, что малоземелье рассматривалось как основная причина нищего состояния крестьянства. Остальные факторы казались не столь важными. Изначальной причиной «Земельного вопроса» была даже не нехватка земли, как таковой, а осознание бедственного положения крестьянства Идея полного владения крестьянами всей землей казалась тем путем, который способен вывести их из нищеты. Однако, как сказано выше, правительство даже на подобное пойти не могло – ликвидация помещичьих усадеб означала бы ликвидацию последней надежды на развёртывание капитализма в сельском хозяйстве.
Тем не менее, рост народного недовольства приводил к тому, что крестьяне все чаще задумывались о необходимости решить «земельный вопрос», как говориться, явочным порядком. Революция 1905 года, во многом, была именно подобной попыткой, и хотя она не достигла своих результатов, но все-таки поставила «земельный вопрос», как базовый перед всем обществом. Правда, правительство пыталось решить его через знаменитую попытку устроить переселение крестьян из центральных губерний в Сибирь, но вряд ли можно назвать эту идею удачной. Слишком сложно было переселяться для нищего крестьянина куда-то в неизведанную область, да и назвать сибирские условия особо благоприятными для земледелия можно тоже весьма условно.
Не достигла успеха и попытка того же Столыпина ускорить развитие капитализма в деревне путем стимуляции выхода крестьянина из общины: за всю реформу вышло не более 10% крестьянских дворов. Как не странно, но это было также связано с пресловутой низкой продуктивностью, постоянно ставящей мужика перед угрозой голода. В таких условиях крестьянин вполне разумно соглашался оставаться в общине, пускай и снижавший его доход, но все же дающей какую-никакую гарантию от голодной смерти.
Таким образом, ни первая Революция, ни проводимые государством реформы облегчения, по сути, не принесли. Но «земельный вопрос» — это пусть самое серьезное из чудовищных противоречий, накопившихся в «неправильном» российском государстве, но и кроме него было немало проблем. Ничего не поделаешь – это было следствием той самой «запредельности» России, о которой говорилось в первой части. И никаких путей решения данных проблем, казалось, не было. Разумеется, можно было сократить государственные расходы, можно было разогнать тех казнокрадов и взяточников, что как клопы, сосали кровь из России – но и это давало бы лишь некую отсрочку, не более. Столыпин просил 20 лет покоя, не понимая того, что само существование России есть уже нарушение этого покоя, нарушение равновесия, нормы. И поэтому никто никогда ему этих 20 лет не даст.
Российская Империя, по определению порожденная Европой и существующая лишь как следствие европейского давления, просто обязана была участвовать во всех событиях европейского мира. Поэтому страна не могла не участвовать в той веренице событий, которая в августе 1914 года привела ее к вступлению в Войну. Многим после всего случившегося казалось, что сумей Россия каким-то образом избежать этого – и не было бы последующей потом трагедии. Но это – признак непонимания ситуации. Россия могла бы избежать вступления в Войну, только утратив субъектность, то есть, прекратив свое существование, превратившись в полуколонию. Впрочем, и это не спасло бы страну от катастрофы, как не спасло подобное Китай.
Так же бессмысленно рассматривать возможность выступления страны на стороне Центральных держав – и не только потому, что Россия давно уже конфликтовала с Австрией за господство на Балканах. Дело в том, что как раз для Германии не оставалось, по сути, иного пути, чем идти на Восток. Потом уже, после Первой Мировой, это будет оформлено одним из германских политиков, как пресловутый идеал «Жизненного пространства», но данная идея возникла еще до Гитлера. Просто потому, что для германского капитализма не было столь легкой и «вкусной» цели, как слаборазвитые, но потенциально большие славянские рынки. Да и Россия сама по себе была «орешком» все же много более слабым, нежели Англия, с которой схлестнулся немецкий капитализм в эту войну. Так что не было у России иного пути, нежели тот, который она выбрала в нашей реальности.
Но разразившаяся война оказалась для Российской Империи фатальной. Она не даром впоследствии получила название «империалистической»: на поле боя теперь сходились не просто армии, а сложные экономические и политические системы государств. Все – от транспорта до образования – теперь работало на войну. Но это означало, что прежняя, пусть со скрипом, но работавшая российская военная система, подразумевавшая высокоорганизованную армию и военное снабжение, возвышающееся над бедной и слабой страной, уже совершенно не подходит. Банальная логистика – и та не работала в условиях страшного дефицита дорог в стране: а откуда в ней взяться хорошим дорогам, когда основная масса населения в них не нуждается?
В общем, вступив в «Великую Европейскую Войну», Российская Империя впервые за две сотни лет оказалась к ней совершенно не готовой. Не хватало всего. От устройств связи –одной из причин поражения армии Самсонова в Восточной Пруссии было то, что за неимением шифровальщиков и шифровальных машин сообщения передавали открытым текстом. До банальной нехватки продовольствия или боеприпасов: причем, во многом, причиной этого была не нехватка, как таковая, а уже вышеупомянутый логистический кризис. Жутко не хватало лошадей, которые и так неохотно размножались на нашей негостеприимной земле, а теперь стали страшным дефицитом. И, разумеется, не хватало людей.
Конечно, со стороны, людские ресурсы Империи казались безграничными, превышающими ресурсы остальных участников войны. Но это со стороны. Война же требовала не просто людей, а людей грамотных, людей, умеющих обращаться с современной техникой. А вот с таковыми была проблема. Выучить мужика пользоваться магазинной винтовкой можно за довольно короткий срок, но вот выучить офицера – уже проблема. Образованный человек в Империи был довольно дорог. Война же с заметной регулярностью выкашивала офицеров, взамен чего изымалось огромное количество людей с высшим и средним образованием. Тылы испытывали страшный кадровый дефицит, не менее значимый, чем дефицит ресурсный.
Таким образом, война приводила к весьма неприятным последствиям. Если учесть так же, что изымать средства со среднего крестьянского хозяйства стало еще проблемнее, из-за того, что огромное число мужиков было призвано в армию, то надо понимать, что чем дальше продолжалась война, тем явственнее проступал над Россией призрак будущей катастрофы.
И совершенно неважно, что конкретно выступит той самой соломинкой, что переломит спину верблюду. В позднесоветское/постсоветское время то, что произошло в 1917 году казалось чем-то совершенно невероятным. Жило-было богатое и сильное государство, которое какое-то время даже определяло политику Европы, а потом, практически мгновенно раз – и исчезло. И лезли густым коричневым потоком всевозможные теории заговора: о том, что Россию погубили немецкие шпионы… английские шпионы… масонский заговор. Ленин, приехавший в запломбированном вагоне, проклятые большевики, разложившие армию, Распутин, совративший царицу.… И бесконечные жиды, жиды, жиды…
В общем, равно те теории, что были популярны в том самом 1917 году. Странно, но десятилетия исторических исследований словно испарились, и остался постсоветский человек с теми же идейками, что подбрасывала желтая пресса почти век назад.
Но на самом деле, ничего удивительного не произошло. Семнадцатый год начинался крайне тяжело: еще осенью стало ясно, что выполнить план снабжения армии и городов невозможно. Знаменитая продразверстка, которой спустя десятилетия будут пугать антисоветские газеты, была разработана 2 декабря 1916 года. Еще раньше был создано «Особое совещание по обороне» — особый орган, который должен был координировать рассыпающуюся экономику и перевести ее в более-менее управляемое состояние. Но эти меры не давали нужного результата. Знаменитые «хвосты» — очереди за хлебом, которые поразили столицы еще в 1916 году, свидетельствовали и близком крахе. Несмотря на военные действия, заводы сотрясали забастовки – уровень жизни падал, а нагрузка росла – хозяева, несмотря на все, желали получать прибыль.
В этой ситуации не столь уж важно, что, как и по каким причинам заставило подписать Николая II свое отречение на станции Дно. Страну сотрясали забастовки и стачки, антивоенные и «хлебные» выступления, все сильнее становились волнения в армии, и никто, кажется, уже не верил в способность власти переломить сложившееся положение. Какие там шпионы и жидомасонский заговор, когда даже представители высших классов открыто заявляли о своей оппозиционности рушащемуся режиму. Это естественно – кто хочет связать свое будущее с потенциальной катастрофой.
Отречение же давало если не шанс, то передышку, разрядку народного возмущения. Разумеется, умные люди понимали, что мало что зависит от того, кто стоит во главе разваливающейся страны. Но шансов все равно не было – была, быть может, слабая надежда на то, что удастся дотянуть до победы в войне, а там опять-таки, будет отсрочка. Но как бы то ни было, но Николаю пришлось подписать свой манифест в пользу великого князя Михаила Александровича. Последнему, впрочем, тоже не особенно хотелось оказаться тем правителем, который потерял страну, и за отречением Николая последовало отречение уже великого князя. Вот уж поистине прав Энгельс, который за двадцать лет до этого говорил» «…короны будут валяться на мостовой, и не будет желающих их подобрать».
В общем, свершилось. 5 марта 1917 года можно назвать последним днем Империи: с этого момента страна стала республикой, и с этого момента же можно говорить о том, что Катастрофа наступила де-юре. Еще 1 марта 1917 года на основе Временного Комитета Государственной думы было создано Временное Правительство России. Практически одновременно с этим правительством был создан Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, который, как не странно, также был санкционирован некоей частью имперской элиты – в частности, его основой была Рабочая группа Центрального военно-промышленного комитета, и в нем преобладали меньшевики и эсеры.
Но большая связь «Петросовета» с народными массами довольно быстро привела к его радикализации – гораздо большей, чем у Временного Правительства. Желание социалистов отхватить побольше власти у распадающейся российской государственности вполне объяснимо, но представить последствия Революции мало кто мог. Социалисты оказались также беспомощны в новой ситуации, как и правые. Существует обвинение Петросовета в том, что именно он принял знаменитый «Приказ №1», «демократизирующий» армию, но обыкновенно забывается, что он предназначался только для Петроградского гарнизона – войск изначально невоюющих. Но ситуация в стране была такова, что данная «демократизация» практически мгновенно охватила всю действующую армию – как огонь охватывает сухие дрова.
То же самое можно сказать и про остальную ситуацию в России. «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три» — как сказал про случившееся философ и публицист Розанов. Ситуация была крайне необычной даже по логике существовавших до этого Революций – ожидаемая «стабилизация» положения никак не наступала. В марте 1917 года мало кто думал, что Революция завершится чем-то, кроме установления буржуазной Республики – даже возвращение монархии казалось маловероятным. Вопрос же о дальнейшем развитии Революции казался бессмысленным даже для марксистов – логика подсказывала, что вначале должен установиться новый режим, а уж затем в нем вызреть те противоречия, которые вызовут следующий этап.
Единственным человеком, который понял, что это не так был Владимир Ильич Ленин. Его «апрельские тезисы» даже для большинства большевиков казались явным бредом, впрочем, о Ленине надо говорить отдельно. Пока же можно сказать то, что вопреки всем ожиданиям, Революция не желала «останавливаться». Мертвая Империя не могла стать живой Республикой — процессы распада перешли в зону взрывного роста, и никакая сила не могла бы их остановить.
Сейчас многие упрекают Временное правительство в слабости: дескать, прояви оно вовремя силу, и процесс распада страны был бы остановлен. При этом не учитывается то, что, например, национальные окраины уже явственно обрели независимость, и Киевская рада практически посылала эмиссаров из Петрограда по известному адресу. Что столь ожидаемое решение «Земельного вопроса» уже идет явочным порядком, а армия, как таковая, существует скорее формально.
Что в этот момент мог бы сделать диктатор? Вернее, что он сделал – ведь именно попыткой диктатуры был знаменитый «корниловский мятеж». Но Лавр Георгиевич наткнулся на ту же проблему, что и остальные – его победил не Керенский, а тот же бардак и распад, что был в стране. Так что, оказалось не судьба Корнилову стать русским Бонапартом, потому что эта Революция – не чета той, французской, и пресловутых «двух батарей» однозначно было недостаточно для того, чтобы прекратить «русскую Смуту». Впрочем, то же можно сказать и про Временное правительство — каждый раз его стремление «зажать ситуацию в кулак» — вроде решения об аресте большевиков — заканчивалось ничем.
В общем, Катастрофа свершилась. И, казалось, не было сил, способных ей противостоять. Все эти разговоры о шпионах и масонах оказались чистым бредом – на самом деле, в основании Катастрофы лежала не чья-то злая воля, а жесткая необходимость исторических процессов. В физике есть понятие «виртуальных частиц» — частиц, которые возникают на короткое время из ничего, в нарушение всех законов сохранения, но потом обречены исчезнуть, аннигилировать. Так и Российская Империя, возникшая в нарушение всех исторических законов, обязана была исчезнуть.
Но в физике есть и другие примеры кажущегося нарушения законов сохранения. Например, туннельный эффект – когда частица может «перепрыгнуть» через запрещенный ей изначально потенциальный барьер. Именно нечто подобное случилось в истории нашей страны – когда, казалось, изначально обреченная на аннигиляцию, она сумела, в нарушение всего, не просто пережить Катастрофу, но и стать ведущей мировой сверхдержавой. Как говориться, в древних учениях, Россия умерла, чтобы возродиться. Как птица Феникс.
Но об этом — в третьей части…
