События в Бирюлево всколыхнули Интернет, наверное, гораздо сильнее, нежели окрестности пресловутой овощебазы. Дело в том, что в реальности события давно вошли в «мирное русло»: убийца найден, овощебаза закрыта, часть мигрантов препровождена в ФМС, оставшиеся занялись прежними своими работами, а выходившие на улицу люди вернулись к своим делам. Поэтому протест оказался весьма локальным и во времени, и в пространстве.
Тем не менее, «информационное» значение этого локального события весьма велико. Помимо естественной активизации националистических сил, которые, наконец-то, дождались реальной «движухи» не где-то на краю Ойкумены, вроде Кондопоги, а в месте своего постоянного проживания, бирюлевский протест привел к постановке ряда вопросов: например об отношении левых к подобным действиям и о том, какое же место занимают возмущения подобного толка в развитии капиталистических отношений в современной России.
Несмотря на их кажущуюся простоту, эти вопросы весьма серьезны. На первый взгляд, левые должны однозначно осуждать разжигание межнациональной розни и однозначно выступать против данного протеста, считая его реакционным и направленным на укрепление капиталистических отношений. В общем, «классическим погромом». Некоторые из левых так и сделали. Но подобная постановка вопроса является очень сильным упрощением, прежде всего, не учитывающим особенность современного российского капитализма, возникающего на развалинах социалистического общества.
Для бирюлевской ситуации огромное количество вещей, которые отлично применимы к «классической» модели, просто не работают. Разумеется, чем сильнее мы удаляемся от момента существования СССР, тем более «классическим» становится общество, тем более привычными терминами возможно его описание, но все равно, огромное число «советских подсистем» все еще существуют. Например, существовавшая в СССР система размещения жилья, не предусматривающая деления районов на элитные, престижные, непрестижные и, тем более, трущобы и фавелы. И если выделение элиты в отдельные, практически не соприкасающиеся с иным миром, поселки, практически завершено, то сегрегация основных слоев населения еще только начинается.
Отсутствие разделения приводит к парадоксальным результатам, когда в одних и тех же районах могут проживать люди, имеющие совершенно различный социальный статус. В современной Москве подобная ситуация еще усугубляется невероятно раздутой ценой на недвижимость, в результате которой сменить место проживания и переехать в иной район становится крайне затруднительно. Это ограничивает процесс «фавелизации», неизбежный в данном случае, когда целые районы городов оказываются исключенными из общества и превращаются в места, живущие иной, по отношению к остальному миру, жизнью. Кроме того, сказывается и низкая «горизонтальная» мобильность населения, сформировавшаяся в СССР, и сохраняющаяся направленность городской инфраструктуры Москвы на обеспечение советского типа расселения. В результате чего, вместо компактного проживания обитателей городского «дна», это приводит к «рассредоточению» их по всей городской территории.
С одной стороны, подобное не может не радовать, потому что фавелы всегда являются рассадником преступности и источником антисанитарии. Но, с другой стороны, именно это обстоятельство и определяет основное направление произошедшего конфликта. Это ни к коем случае не «чистый» межнациональный конфликт, как кажется на первый взгляд. На самом деле, тут имеет место сопротивление местных жителей ползучей «фавелизации», превращению их места проживания в фавелу, в результате чего у них останется два пути: или переезжать в другой район, бросив все, что имеется, включая сверхценное сейчас жилье; или самим превращаться в жителей фавел, париев современного общества, аналогичных тем же таджикам. Понятно, что ни то и ни другое не является для них приемлемым. Особенно неприемлемым является это для молодежи, которая и является основным ресурсом для формирования националистических сил – ведь по мере «фавелизации» возможностей для нормальной социализации для нее становится все меньше.
Именно так – первичными являются социальные проблемы, порождаемые современный российским капитализмом, а национальные противоречия только «надстраиваются» над ними, причем, во многом, искусственно. Именно поэтому отказ замечать эту социальную основу «национализма» является существенной ошибкой многих левых. Считать, что жители Бирюлева должны как-то примириться с мигрантами, абсурдно – проблема состоит не в мигрантах, как таковых, а в той форме, в которой происходит интеграция мигрантов в наше общество – в форме «несистемного» труда. При такой форме рост преступности, антисанитария и прочие проблемы – неизбежны, даже если бы в роли мигрантов выступали абсолютно русские и православные мужики откуда-нибудь из-под Рязани.
Но если проблемы Бирюлево определяются особенностями современного российского капитализма, то, может, проще всего отказаться от этих особенностей? Если пресловутая овощебаза создает настолько большое число проблем, то, может, ее закрытие приведет Бирюлево к долгожданному спокойствию?
К сожалению, это не так. Закрытие овощебазы означает только то, что, придется открывать ее где-нибудь в другом районе. Ведь потребность города в овощах никакие погромы ни на каплю не уменьшат, и допустить, что бизнес оставит столь лакомый кусок, было бы странным. Конечно, для москвичей есть надежда, что она будет открыта где-нибудь за МКАДом, где, как известно, «жизни нет». (То есть проблемы будут вынесены «из Москвы в Россию»). Но на самом деле, это довольно маловероятно – само существование подобных овощебаз в Москве, с ее ценами на землю, означает только то, что это существование имеет однозначный экономический смысл. И отгородиться от проблем, стать оазисом благополучия в мире ужасов городу никак не возможно.
Но и помимо овощебаз в Москве есть огромное количество мест, где требуется «несистемный» труд. Это городское хозяйство, ЖКХ, транспорт, торговля, строительная отрасль и еще много чего, в основном все те отрасли, что бурно выросли в постсоветское время. Работодателю в этом случае намного выгоднее не связываться с социальным обеспечением работников, тем более, учитывать их какие-то права, а возложить решение всех проблем работников на окружающих. Мало платят денег – пусть недостающее возместит продажей наркотиков или грабежом, если не лох – ведь от наркомании страдает отнюдь не наниматель. Нет денег на проституток, чтобы удовлетворять свои сексуальные желания – пусть насилует того, до кого может дотянуться – работодателя это не волнует. Посадят – ну и фиг с ним, можно нанять нового за те же деньги. Это нормальная логика конкурентной борьбы – ведь никто не обязан заботиться об общем благе, все должно определяться экономической выгодой.
Разумеется, «на публику» это не говорится, и по умолчанию каждый работник-мигрант полагается как высоконравственный бессребреник, но, на самом деле, все всё прекрасно понимают. Поэтому ожидать, что локальными действиями можно что-либо изменить, было бы смешно. Закрыть все предприятия и организации, что используют труд мигрантов, означало бы уничтожить большинство капиталистических предприятий в Москве, уничтожить то, что стало локомотивом «новой экономики». Именно в этом и лежит корень бирюлевских проблем.
На самом деле, дело не в том, что мигранты – мусульмане, что они не знают «нашу культуру» — как будто большинство «коренных» ее знают – и подобных, «надстроечных» явлениях. Дело в том, что создаваемая сейчас модель общественных отношений в корне отличается от того, что было в СССР. Причем отличается в своей основе. В СССР главной целью экономики была организация системы жизни граждан. Именно так, несмотря на все «перегибы» и «извращения». Главным было то, что системно рассматривались все проблемы организации жизни граждан – от работы до проживания. Эта «тоталитарная» система уже в 1930 годы породила модель так называемого «соцгорода» — поселка, организованного при каком-либо производстве, в котором реализовывалась вся требуемая инфраструктура от образования до соцкультбыта. Массово подобная модель стала реализовываться после Великой Отечественной Войны, после создания развитой промышленности.
При этом рассмотрение проблем производства и проживания в отдельности было недопустимым. Конечно, это создавало некоторые неудобства, выражаемые, например, в определённом ограничении возможностей смены места жительства, породившие незабвенную «эпопею» с московской пропиской – «лимиту». Но причиной этого было явное отклонение от социалистических принципов – так называемое «столичное снабжение». Рассматривать это явление надо отдельно, пока лишь можно отметить, что «столичное снабжение» — это классическое «очевидное решение», которое, как и полагается, принесло огромнейшие проблемы.
Но несмотря на все недостатки, главная особенность советской экономики – обеспечение граждан достойными условиями жизни – реализовывалась успешно. Настолько, что граждане просто не могли представить себе иной формы жизни. Разумеется, нельзя сказать, что советская форма проживания была слишком богатой – нет, напротив, особой роскошью она не отличалась, даже к концу существования СССР оставались еще и перенаселенность, и коммуналки, и бараки, но они рассматривались как сугубо временное явление, и активно ликвидировались. Представить, что кто-то может проживать по десятку человек в одной комнате и это будет нормой, советский человек не мог. Равно как не мог он представить то, что работодатель не будет учитывать особенности инфраструктуры, набирая работников, не обеспечив им приемлемые условия.
В СССР, конечно, многие работы проводились «вахтовым методом», что определялось технологией производства, но при этом они, во-первых, очень хорошо оплачивались. А во-вторых, их число стремились минимизировать, даже в тяжелых условиях вечной мерзлоты возводя «стационарные» поселки, где создавалась требуемая инфраструктура.
Там же, где технологической необходимости «вахтового метода» не было, его применение не допускалось. В частности, ограничивалось применение сезонных работников, перемещающихся вслед за работой, наподобие горьковских босяков. В ряде отраслей это создавало реальные проблемы – например, в сельском хозяйстве после модернизации и оттока лишних трудовых ресурсов на короткое время (уборка урожая) создавался дефицит рабочих рук. Но так как сезонные работы были недопустимы, то привлекались свободные ресурсы из других областей. Особенностью промышленного производства было то, что как раз там даже временное отвлечение рабочих было невозможно, поэтому использовались школьники, студенты и прочие МНСы. Что у многих вызывало лютую ненависть – как же так, людей, чью профессии относились в верхушке «иерархии» использовали на самых низких работах. Это было сугубо временным явлением, вызванным недостатком механизации сельского хозяйства, но тем не менее, оказалось еще одним моментом, вызвавшим отказ советских людей от социализма.
И только сейчас становится понятным, что давал советским людям отказ от сезонных рабочих. Поработав две недели в году «на картошке», они получали возможность спокойно гулять по своим и чужим районам, не опасаясь ограбления или изнасилования. Это разве слишком высокая цена данной свободы? Но до того, как советская система была демонтирована, понять подобное было невозможно. Инженеры, перебирая гнилую капусту на овощебазе просто не догадывались, что тем самым они не дают возникнуть на территории своего города поселению временных рабочих, наподобие описанной Гиляровским «Сухаревки», бывшей рассадником преступности и антисанитарии. Равно, как и стоя в очереди, они не понимали, что массовое увеличение числа работников торговли (а это ведь не только продавцы, но огромное число оптовых баз с их работниками) без создания огромной обеспечивающей их проживание инфраструктуры, приведет только к росту проблем, перед которыми «колбасная очередь» покажется мелочью.
Таким образом, можно увидеть, что две модели организации жизни – советская, системная и солидарная и капиталистическая, конкурентная имеют свои плюсы и минусы, применительно к одной и той же ситуации. Современная система не только не требует от «работников умственного труда», сумевших «встроиться в систему», выезжать «на картошку», но и обеспечивает гораздо лучшее обеспечение платежеспособного спроса. Рай, а не жизнь! Правда, путем того, что огромное количество тех, кому это не удалось, опускается в самый низ, оказываясь теми неплатежеспособными, которым от нынешнего рыночного великолепия достаются только красивые картинки витрин. А есть еще иная часть, которая оказывается выброшена за сами границы общественных норм, становясь обитателями фавел и лишаясь при этом всех моральных ограничений. Разумеется, о том, как будут они себя вести, можно легко догадаться.
И пусть некоторые мечтают о «благодарных рабах», которые будут глядеть в рот «белым сахибам», преклоняться перед ними за «их культуру», и за это искренне трудиться на благо «белых господ» — но эти мечты всегда будут бредом. Даже жизнь реальных «белых сахибов» в Индии была далеко не столь прекрасной – быть ограбленным или зарезанным там тоже было очень легко, стоило только выйти за пределы ряда районов. Но в Индии было еще традиционное общество в совокупности со сложной кастовой системой, обеспечивающей устойчивое функционирование разделенного общества. Сейчас этого нет, капитализм уничтожил эту систему, как мешающую его эффективности.
Поэтому единственное, что ограничивает столкновения между представителями отдельных общественных слоев – так это физическое разделение на районы проживания разного статуса (причем не в современном российском смысле даже, а так, когда жить в «плохом» районе просто опасно для жизни) в совокупности с мощной репрессивной машиной государства. В Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Рио-де-Жанейро, Шанхае или Москве капитализм порождает общество разделенного мира, с оазисами полного рая для элиты, фавелами для «отверженных» и вечными проблемами (с обитателями этих фавел, с преступностью, с полицией, с пробками, с экологией и т.д.) для остальных. Зато без «картошки» и с массовой торговлей овощами.
Можно сказать, что выбор капиталистической, конкурентной экономической модели изначально приводит к ситуации, когда возмущения, подобные бирюлевским, становятся неизбежными. Возможностей как-то контролировать ситуацию, не допуская прямого столкновения между жителями бывших советских районов и субъектами «новой экономики», во многом представленных жителями Кавказа или Средней Азии, становится все меньше. Ведь это тоже пример конкуренции, участники которой в случае своей победы получают вполне неиллюзорные блага. И в этом смысле рост националистических настроений является прямым следствием данной модели. Но вот решения в рамках её подобная ситуация не имеет. Поэтому похожие «погромы» неизбежно будут происходить все чаще.
В общем, будущее мрачно, как никогда. Но, тем не менее, в этом мраке вспыхивают искры надежды. Реальность отчетливо показывает разницу между современной и советской моделями, и преимущества первой уже не выглядит столь привлекательно. Понято, что возврата в прошлое никогда не будет, но по мере того, как люди будут задумываться о своем реальном положении, они будут неизбежно искать их решение и в том, что было ранее. Если в 1991 году «картошка» и очереди перевешивали все остальное, то теперь этого уже нет, и эти проблемы неизбежно отодвигаются куда-то вдаль, переставая быть базисом, на котором строится образ желаемого будущего. Ну, и кроме того, рост реального противостояния общественных слоев приводит к росту потребности в солидарности с разных сторон баррикад. Это, конечно, опасно, но иного пути нет.
