Впечатления политического социолога Алексея Рощина, изучавшего последние несколько лет по заказу хозяев производственных холдингов, что же на самом деле происходит на их предприятиях, с комментариями редакции сайта «Рабочий Путь».
На заводе и «у частника»
Прежде всего, надо отметить, что провинция не балует своих жителей большим разнообразием рабочих мест. Особенно, если мы говорим о малых городах, где до сих пор проживает большая часть населения страны. У человека, умеющего и желающего работать руками, выбор там невелик: можно устроиться, как правило, на единственное сохранившееся крупное производственное предприятие (из-за их наличия, такие поселения называют моногородами), а можно пойти работать «к частнику» — например, на лесопилку.
Фабрики и заводы, если они еще худо-бедно функционируют, обычно входят в какой-нибудь большой производственный холдинг со штаб-квартирой в далекой Москве; работа там дает некую минимальную социальную защищенность (во всяком случае с человеком в отделе кадров заключают трудовой договор и даже забирают трудовую книжку) и очень небольшую зарплату, на начальной стадии обычно даже менее 10 тысяч рублей в месяц. Почти всегда работникам на таких фабриках обещают «льготы», но в результате чаще всего оказывается, что из «льгот» имеется разве что оплачиваемый отпуск.
По всей России сегодня рабочие люди фактически уже приучены воспринимать оплачиваемый отпуск как «льготу». Спрашиваешь, бывало, на фокус-группе (групповом обсуждении с рабочими) — какие у вас имеются льготы здесь как у работников? И люди начинают перечислять: отпуск дают, за больничный оплачивают… Да, зарплату «в белую» платят…
В первое время я даже переспрашивал — да нет, вы не поняли, какие ж это льготы? Это вам по Трудовому кодексу положено! А льготы-то какие? Вот тут рабочие растерянно замолкают…
И понятно, откуда такое представление. Потому что альтернативой работе на заводе является работа «у частника». У частника — то есть у частного предпринимателя на небольшой частной фирме, той же лесопилке — можно заработать побольше, чем на заводе, порой и в разы, то есть — 20—30 тысяч за месяц. Однако и трудовых договоров с частниками не заключают, зарплату он платит «черным налом», больничных, как правило, не признает, да и оплачиваемых отпусков у него не бывает. То есть вся работа «с частником» — это чистая «сделка», сколько сделал, столько получил. Да и рабочий день «у частника» ненормированный даже теоретически, «работаем пока не сделаем».
К «частнику» с завода уходят работать самые крепкие мужики, работа у него — не женская. Плохо то, что работа у частника, как правило, сезонная, неритмичная, да и с заказами у него «то густо, то пусто». Оттого для рабочего человека постоянно есть опасность еще и просто не получить обещанных и заработанных денег. При этом и требовать свою зарплату проблематично, так как чаще всего в основе «трудового соглашения» лежит устная договоренность.
Помимо завода и частника, в малых городах остается разве что возможность устроиться на работу в бюджетную сферу — однако и это тоже далеко не сахар. Зарплаты в муниципальных учреждениях — бывших ЖЭКах, домах культуры, детских садах — откровенно нищенские («зарплата» воспитателя в детсаду 5 тысяч рублей — практически норма). Но главное, что и сами муниципалитеты обычно в России бедные, как церковные мыши, из-за чего в малых городах в последние годы даже наблюдается такой «привет из 90-х», как задержки зарплат в муниципальных учреждениях. Да, как ни странно, но эти жалкие 5 тысяч в месяц еще и задерживают порой на 2—3 месяца.
Естественно, что в бюджетной сфере практически на всех должностях в таких условиях работают женщины, демонстрируя ту самую уникальную, воспетую в веках «русское терпение и неприхотливость». Мужчинам из малых городов, если их не привлекает ни одуряющая работа на конвейере, ни работа «на рывок» у частника, остается только традиционный для Руси «отхожий промысел». И действительно, малые города часто выглядят пустыми — в них остаются жены с детьми, а самые энергичные мужчины уезжают «пытать счастья» или в мегаполисы типа Москвы и Санкт-Петербурга (удачей считается устроиться работать в охрану), или «на Севера», или (в последние годы) на олимпийские стройки в Сочи. Многие, даже проживая за тысячи километров от Москвы, работают «вахтами» — неделя в Москве, неделя дома.
Из-за этого постоянного оттока рабочей силы даже успешное, загруженное заказами предприятие в «глубинке» оказывается неспособным породить полноценный местный рынок труда: все время оказывается, что, собственно, свободных рабочих рук в округе не просматривается, в очередь у заводской проходной никто не стоит. Обычная история для моногородов: предприятие выгоняет рабочего за прогул или за пьянку на рабочем месте, всем торжественно объявляется, что «в соответствии с корпоративной политикой таким не место на нашем славном заводе!» — а уже через два-три месяца этого рабочего тихо принимают обратно. Причина в том, что образовавшуюся вакансию заполнить так и не удалось, а работать надо.
Парадокс: в 50—70-тысячном городе стабильно не находится «с избытком» рабочих для предприятия, где работают 2—3 тысячи человек. Где все люди? Люди в отъезде.
(Проблема автора статьи в том, что судит он с классовой позиции работодателей — буржуазии, а потому многого не видит, не замечает и не понимает. Рабочие не в отъезде, просто они не идут работать на завод, потому что заработные платы там предлагаются слишком низкие, не позволяющие людям нормально выжить. Работодатели сами создают себе проблемы, стремясь получить максимальную прибыль от эксплуатации своих наемных работников. – Прим. редакции РП)
Очевидно, что для создания полноценного рынка труда надо, чтобы в городе работало не одно, а два-три более-менее крупных предприятия. Однако новые предприниматели, видя, что даже у единственного завода в городе возникают проблемы с рабочей силой, естественно, не рискуют открывать производства. Возникает порочный круг.
(Чисто либеральное упование за всесилие рынка, в данном случае – рынка труда, который сам по себе решит все проблемы! Рынок труда это не есть нечто абстрактное, это живые люди и их судьбы, о чем подобные либеральствующие наши граждане как-то совсем забывают. Это та самая жуткая безработица, которая нужна работодателям только лишь для того, чтобы иметь возможность выкручивать наемным работникам руки, заставляя их силой денег трудиться за кусок хлеба. «Полноценный рынок труда», об отсутствии которого сетует автор статьи, это не что иное, как узаконенное наемное рабство. – Прим. редакции РП)
Продолжительность рабочего дня, переработки
В России, в соответствии с Трудовым кодексом, принят за норму 8-часовый рабочий день и пятидневная рабочая неделя. Однако по моим наблюдениям, крупные предприятия по всей стране почти повально переходят на работу посменно, причем «смена» длится 12 часов. В ходе таких смен предусматривается один обеденный перерыв, как правило, полчаса (!). Чаще всего почти всю смену рабочий должен проводить на ногах.
Я спрашивал рабочих из самых разных отраслей, какая продолжительность рабочего дня им нравится больше, 8 или 12 часов — ожидая услышать, что, конечно, 8-часовая, ведь 12 часов — это очевидная сверхэксплуатация. Однако, как ни странно, по большей части рабочие высказываются за 12-часовую смену. Одна из главных причин — при такой периодичности чаще выпадают выходные дни (через два дня на третий).
Выходные сутки жителям малых городов требуются не для отдыха, а для подработок. Рабочие-отцы семейств в эти выходные часто занимаются «таксованием», если у них есть автомобили (тем же самым занимается и младший состав ИТР). И женщины, и мужчины в выходные и «отсыпные» дни (после ночных 12-часовых смен) занимаются своим подсобным хозяйством: большинство выращивает овощи и фрукты на зиму на своих огородах, а вот скотину или птицу держат уже немногие, объясняя тем, что это стало невыгодно, слишком дороги комбикорма.
Подработки и выращивание картошки — жизненная необходимость для рабочего в провинции, так как зарплаты в 10—15 тысяч «на жизнь» очевидно недостаточно (цены на продукты в провинции примерно такие же, как в Москве, а коммунальные платежи выше, чем в Москве).
Таким образом, в сменной работе по 12 часов совпадают интересы и владельцев завода, и рабочего. Для владельца выгода очевидна — такая работа позволяет держать на заводе не три, а две смены.
Однако, являются ли 12 часов работы в день пределом? Очень часто — нет.
Оборудование на большинстве заводов в России крайне изношено и оттого периодически выходит из строя; кроме того, ввиду той же изношенности и «морального устаревания» даже для с виду работающего станка требуется больше времени на выполнение необходимой трудовой операции, чем заложено в нормативе.(А причина этой изношенности в чем? Разве это вина рабочих? Может, это работодатели не желают тратить свои прибыли на модернизацию производства, предпочитая «выезжать» за счет той самой сверхэксплуатации, о которой говорит сам автор статьи? – Прим. редакции РП). В итоге, по ходу выполнения работ периодически возникают простои. На большей части заводов, где я побывал, картину мне обрисовывали одну и ту же: вместо ритмичной работы цеха то стоят, пока где-то по цепочке устраняется поломка, то потом со страшной силой все начинают «наверстывать» упущенное время… и часто не укладываются.
В этих случаях, как само собой разумеющееся, подразумевается, что рабочий должен продолжить и завершить работу после окончания своей смены. Смельчаков, которые ровно в 5 или 8 часов вечера (или утра), поглядев на часы, выключают станок, снимают шлем и идут в душ, невзирая на то, что там сделано или не сделано, на всех предприятиях набирается считанные единицы, да и те, как правило, на работе не задерживаются, их «выживают» разными способами. Можно сказать, что такому отчаянному индивидуализму противостоит не только администрация предприятий, но и трудовая этика российских рабочих.
В итоге зачастую рабочие задерживаются уже после окончания своих смен на два-три, а то и на пять часов. Порой люди, «завершая начатое», остаются на своих рабочих местах до суток. На значительной части предприятий подобные «авралы» и «форс-мажоры» являются не исключением, а вполне рутинным явлением — просто так выстроен сам трудовой процесс, что без постоянных авралов работа просто встанет.
Самое интересное то, как оплачиваются подобные переработки. За пять лет я привык к тому, что упоминание в контексте оплаты сверхурочных Трудового кодекса вызывает у рабочих нервный смех. Люди слышали, что за сверхурочные им положено платить сначала полторы, а потом и две ставки — но в большинстве случаев этого не происходит.
Чаще всего на российских предприятиях за сверхурочные вообще не платят никаких денег — вместо них предоставляют «отгулы». Отгул — это как бы право прогулять один рабочий день, получив за это обычную дневную плату. Однако и «отгулять» отгулы удается далеко не всем: ввиду постоянных сокращений на предприятиях хронически не хватает персонала для затыкания всех «дыр», и начальники просто не отпускают работников «в отгулы», постоянно перенося их «на потом». Нередко приходилось выслушивать жалобы работниц и работников, что у них к концу года накапливалось «отгулов» фактически на второй отпуск. Проблема с такими накоплениями в конечном итоге решается просто: в начале года работнику объявляют, что все его отгулы «сгорели», и, таким образом, отсчет начинается заново.
В беседах с мастерами и начальниками цехов я задавал вопрос о причинах столь вопиющих нарушений ТК при оплате сверхурочных. У начальства, однако, тут своя правда: как правило, у начальника цеха, да и директора завода, есть спущенный ему «сверху», из Москвы, фонд оплаты труда, утвержденный на год вперед, и в нем просто нет денег на оплату сверхурочных. По плану предполагается ритмичная работа предприятия. Но, коли денег в ФОТ нет, то и взять их неоткуда. На вопросы «наверх» в духе «что же нам делать в таком случае» ответ тоже один — мол, начальник должен своим авторитетом побудить рабочего отработать норму, а иначе какой же он начальник?! (Не надо оправдывать администрацию заводов, они по своему классовому положению стоят на страже интересов собственников заводов – буржуев, а не рабочих. Формально они тоже наемные работники, только цель их работы – холуйство, прислуживание капиталистам. — Прим. редакции РП)
Впрочем, в ряде случаев оплата за переработки все-таки предоставляется, хотя и по-прежнему в одинарном размере. Это происходит тогда, когда после бездумных сокращений, как правило, инициированных из Москвы, на предприятии просто образуется хроническая нехватка персонала для выполнения производственных планов. В этом случае среди кадровых работников кидают клич — «Кто готов подработать?» Соглашаются многие. В итоге иные феноменальные работники отрабатывают по 25—28 двенадцатичасовых смен в месяц (!): я видел этих женщин — это, без сомнения, трудовые героини. (Героини? Которым выкрутили руки, заставляя их перерабатывать и гробить свое здоровье ради процветания собственников предприятий? – Прим. редакции РП)
Хотя наиболее потрясший меня случай мне рассказали на шахте. Выяснилось, что там не такая уж редкость, когда проходчик, отработав 12-часовую смену под землей, через час снова лез обратно — отработать еще одну смену! Я был в шахте; честно говоря, даже сам путь на 1,5 км вниз (40 минут туда, 40 минут обратно) чрезвычайно меня утомил…
За вторую смену подряд проходчику платят ту же ставку, без двойной оплаты. А дорогу — вот эти 1 час 20 минут туда-обратно до собственно «рабочего места» — не оплачивают. Дорогу, сколько бы она ни занимала, в России не оплачивают практически никогда, даже если выездные бригады едут в разбитых автобусах по диким лесным дорогам несколько часов. Видимо, считается, что в дороге работник отдыхает — за что ж ему платить?
Надежда Толоконникова в своем нашумевшем письме из мордовской колонии описала жуткие условия работы в производственных помещениях «исправительного учреждения» в так называемой промке: холод, давно устаревшие и часто ломающиеся станки, постоянное давление надзирателей с требованием выполнять немыслимо высокие нормы, переработки. Наверняка многим москвичам и петербуржцам, для которых сломавшаяся в их теплом офисе кофемашина с бесплатным кофе — это ужас и произвол работодателя, на который надо срочно жаловаться, сложно воспринимать этот текст Толоконниковой: кажется, что она ведет рассказ о каком-то ином измерении, о какой-то другой, намного более дикой и первобытной жизни.
Однако так ли далека эта жизнь, как представляется на первый взгляд? Присмотримся к типичным условиям труда на производстве в провинции. (Не упирайте особенно на провинцию, уважаемый автор. В столицах условия работы у рабочего класса не лучше. Достаточно только выйти из теплого офиса и зайти в цеха предприятий, которых у вас там еще немало. – Прим .редакции РП)
Холод
Начнем с холода в цехах. На самом деле это — стандартная жалоба почти всех работников производственных предприятий по всей России, независимо от отрасли. Цеха огромны по кубатуре, а зимы в России и затяжные, и порой — особенно в Сибири — морозные. Естественно, их полноценное отопление влетает в копеечку, и поэтому владельцы предприятий стремятся на этом как-нибудь сэкономить. Положение усугубляет крайняя изношенность самих производственных зданий: в стенах щели, оконные рамы рассохлись, даже разбитые ненароком стекла заменяют не сразу ввиду повсеместного сокращения вспомогательных служб (чтобы что-то заменить и вызвать людей, начальнику цеха приходится вступать в длительную «деловую переписку»).(А что же вы молчите о том, кто ответственен за такое положение с заводскими помещениями? Помнится, в Советском Союзе эти же самые предприятия были в прекрасном состоянии. Или стыдно правду сказать людям, что ваши частная собственность на средства производства и ваш любимый рынок всему виной? – Прим. редакции РП).
Был пару лет назад на Урале, на машиностроительном предприятии, входящем в один из крупнейших производственных холдингов страны: там ввиду общей ветхости здания летом ураганом сорвало крышу. Крышу кое-как подлатали своими силами — и всю зиму провели при −8 градусах на рабочем месте. (Может имеет смысл создать нашим депутатам и правительству подобные условия для работы, вдруг они тогда быстрее шевелить мозгами станут? – Прим. редакции РП).
На многих предприятиях в целях «оптимизации» котельные, отапливающие здания, отданы «в аутсорсинг» частным или дочерним предприятиям. В этих условиях начальники цехов сами постоянно делают отопление «поменьше», чтобы меньше средств уходило с баланса цеха. (Это понятно – холуи стараются выслужиться перед хозяевами предприятия, оплачивая его прибыли здоровьем рабочих. – Прим. редакции РП).
Таким образом, на вполне «цивильных», вовсе не тюремных производствах зимой в цехах часто поддерживается температура около +1 градуса. Люди вынуждены работать, утепляясь как только можно. Спецодежда чаще всего низкого качества и, как правило, или плохо греет, или, если греет хорошо, громоздка и стесняет движения. (На многих предприятиях никакой спецодежды не выдают. Рабочие сами должны решать свои проблемы. Разговор у работодателей простой – не нравится, не работай! Случалось, что и руки у рабочих к металлическим станкам примерзали… — Прим. редакции РП)
Жара
Впрочем, проблемы рабочим создает не только холод зимой. Почему-то забывают о том, что во многих регионах страны в летний период устанавливается немыслимая жара. Например, на Юге России — Волгоград, Астрахань, Ростов и т.п. — не редкость температуры до +50 градусов, причем такая погода устанавливается не на пару дней, а на месяцы. Однако речь может идти не только о юге, но и о городах, расположенных в «сердце континента», в Сибири. В той же Чите летом бывает и +40, и +50 градусов. Это и есть «резко-континентальный климат»: зимой до −50, летом — до +50 градусов.
Как это отражается на климате в производственных цехах? Естественно, они превращаются в ад, — учитывая, что свой вклад в общую температуру делают и работающие агрегаты. Температура доходит до +60 градусов и выше — то есть цеха превращаются практически в сауну. Здесь опять пару «незлых тихих» стоит сказать о спецодежде: стандартны и повсеместные жалобы на то, что «спецуху» почему-то всегда заказывают «ценою подешевле», из синтетики, которая не проветривается и тем самым усугубляет эффект жары.
С жарой предприятия борются еще менее эффективно, чем с холодом. Кондиционеры если и устанавливаются, то только в кабинетах самого высокого начальства; если кондиционер когда-то установили в производственном помещении, его обычно не обслуживают — то есть после первой же поломки он выходит из строя навсегда.
Но чаще всего никаких кондиционеров вообще нет. Максимум, на что иногда идет руководство предприятия — это выдача вентиляторов самым страдающим работникам (например, цеховым крановщикам, которые работают под крышей и которым зачастую вообще нечем дышать: крыша раскалена солнцем, а теплый воздух, как известно, поднимается вверх).
На фокус-группах с работниками «южных» предприятий я часто наивно спрашивал: а почему, мол, не делать что-то вроде сиесты в такие не просто жаркие, а очевидно опасные для здоровья часы? На меня смотрели с непониманием. Сиеста — это для Италии и Испании, а мы же, мол, в России… На самом деле, конечно, дело не в этом, а в том, что руководство элементарно не желает нарушать производственный процесс: это негативно отразится на выполнении плана.
Поэтому на предприятиях летом случаются обмороки и сердечные приступы — хотя и не так часто, как простудные заболевания зимой.
(Кстати, в том числе и по этой причине работодатели на юге России предпочитают брать на работу рабочих из Средней Азии – они более привычные к жаре. – Прим. редакции РП).
Вредность
Вредных для здоровья факторов на подавляющем большинстве российских предприятий (опять же неважно, какой отрасли) хоть отбавляй — это сразу очевидно любому, кто совершит по ним хотя бы пятиминутную экскурсию. Чаще всего это обусловлено физическим и моральным устареванием установленного оборудования и самих фабричных стен. (Стены и оборудование здесь не при чем. Главная причина – совесть работодателей. Хозяев плевать на здоровье рабочих. И даже там, где оборудование и здания относительно новые, о безопасности рабочих и о каких-либо средствах защиты труда для них никто не заботится. В этом нет никакого смысла, с точки зрения хозяев предприятия. Рынок труда, за который так ратует автор статьи, позволяет мгновенно заменить изношенную рабочую силу на другую такую же. – Прим. редакции РП).
Медный завод в Норильске
Одна из очень частых проблем — вентиляция. Она или давно сломалась, или, что тоже очень часто бывает, установлена неправильно — то есть воздух дует не туда и не освежает. На одном из крупнейших машиностроительных предприятий страны тяжба вокруг переделки вентиляционной системы идет уже много лет: рабочие, которых поддержали мастера и даже начальники цехов, пишут «наверх», уже чуть ли не сами разработали правильную схему… С их расчетами никто не спорит, но руководство холдинга денег не выделяет. Рабочие прекрасно понимают, почему: ведь исправление вентиляции никак не влияет на выполнение плана.
Такая и подобные ей ситуации типичны.
На ряде производств так или иначе используются вредные для здоровья вещества, типа фенола, которые попадают в воздух и которым постоянно дышит весь персонал предприятия. В некоторых случаях заботливое руководство даже обязывает рабочих постоянно ходить в респираторах и включает это как требование к технике безопасности. Однако рабочие при первой возможности от респиратора отказываются и дышат ртом.
Я спрашивал их: почему? вы же знаете, что это очень вредно? Мои собеседники виновато разводили руками: да мы знаем; но попробуйте вы поработать 12-часовую смену в респираторе! Очевидно, составители правил ТБ не учитывают, что труд рабочего является физическим и весьма интенсивен, и для этого он должен дышать полной грудью.
В результате рабочих без респираторов постоянно «ловят» бдительные инженеры по ТБ — и лишают их премии, то есть фактически штрафуют. (Усиленная эксплуатация и дополнительная прибыль хозяевам, именно в этом и состоит истинная цель подобных инструкций. — Прим. редакции РП).
Помимо запыленности и загазованности воздуха вредными веществами, чрезмерной жары и чрезмерного холода на почти всех предприятиях есть, конечно, и такие вредные факторы, как шум и вибрация. Причем из шумов особенно опасны низкие, то есть инфразвуки, «от которых у нас стаканы на столах постоянно трясутся», как говорят рабочие.
Самое, однако, интересное, что работодатели по всей стране крайне неохотно, со скрипом идут на то, чтобы признавать вредность на своих производствах. Технология отработана: в первый год я удивлялся — а потом, когда в четвертом городе на предприятии совсем другой отрасли мне описали ту же самую схему, привык.
Для того, чтобы производство признали вредным, государственные службы, следящие за экологической обстановкой на предприятиях, должны произвести соответствующие замеры. Делается это всегда стандартно: перед приездом комиссии все работы останавливаются, помещения проветриваются.
Приехавшие тетеньки из госструктур, не моргнув глазом, замеряют уровень вибрации и шума, а также загрязнения воздуха при неработающих станках — и, кто бы мог подумать, приходят-таки к выводу, что все показатели в норме и оснований для «вредности» нет. О чем и пишут красивые заключения, которые потом администрация предприятий тычет в нос слишком склочным рабочим, жалующимся на эффекты типа такого: «распухают губы, как у негра; лопаются. Язык, как пчела укусила…» и т.д. (цитата из реальной фокус-группы).
Почему работодатели стоят насмерть в вопросах вредности, порой вплоть до бунтов? Я имел дело с рабочими, которым «вредность» все-таки выплачивали: это, как правило, ничтожные суммы, в размере 300-400 руб. в месяц, т.е. около 2-3% от зарплаты; казалось бы, о чем тут говорить?
Однако дело в том, что признание производства вредным влечет для работодателя, помимо повышения выплат, еще и кучу других последствий по ТК, среди которых главное — более ранний выход на пенсию и увеличение продолжительности отпусков. Ввиду постоянных «оптимизаций» и сокращений персонала сами по себе отпуска для всех работодателей — нож острый, «работать некому!» А тут еще и их продолжительность увеличивать… Нет, уж лучше «поработать» с комиссиями Ростехнадзора и прочих служб! (На то и существует при капитализме государство, чтобы защищать интересы работодателей. По другому и быть не может. – Прим. редакции РП).
Медицинская помощь
Как наследие советских времен, на многих заводах и после падения советской власти оставались медики и медицинские кабинеты, однако в настоящее время их уже практически повсеместно извели со стандартной формулировкой «за нерентабельность». Большинство работодателей считает, что это слишком накладно — содержать на предприятии медицинский кабинет. (Аналогичным образом поступает и российская власть, уничтожая бесплатную медицинскую помощь для населения по всей стране. Буржуям наемные работники нужны, чтобы на них наживаться, а тратить на них свои прибыли они не желают. – Прим. редакции РП).
А там, где они все-таки пока сохранились, в этих медкабинетах максимально — в целях той же экономии — понижен уровень помощи. Скажем, вместо двух медработников оставлен один, вместо дипломированного врача работает фельдшер. Медицинское оборудование тоже, как правило, практически отсутствует, а по поводу остального рабочие шутят: «Из лекарств — одни носилки».
Это при том, что вообще производственные травмы руководству цехов не нужны — они портят отчетность, а для предприятий, входящих в холдинги, чьи акции котируются на мировых биржах, они так и вовсе понижают капитализацию — так как производственный травматизм отражается в документах, предоставляемых инвесторам. Чем больше травм и смертей на производстве — тем ниже котировки акций, то есть ниже капитализация.
Поэтому в российской провинции нередки случаи, когда покалеченного или раненого на производстве просто выводят куда-нибудь за ворота и вызывают «скорую», а самого настоятельно просят сказать, что травма у него бытовая: «шел, поскользнулся, упал…» и т.д. За правильные слова обещают единовременную премию и отгулы, за неправильные (то есть за правду) — увольнение с «волчьим билетом». Большинство соглашается на первое. (И что это, если не угнетение и не издевательство над рабочим человеком? Выжав его как тряпку, хозяева предприятий не желают нести никакой ответственности! – Прим. редакции РП)
Рабочие на большинстве предприятий относятся к отсутствию медкабинетов, можно сказать, с пониманием: ворчат, прошлое вспоминают с ностальгией, но самое частое резюме: «М-да, теперь другое время…» (Терпение рабочих не бесконечно – история нашей страны это доказала наглядно. Будет и на рабочей улице праздник, можете не сомневаться, граждане паразиты. – Прим. редакции РП).
Еда
Время на прием пищи работодатели стремятся максимально сократить. Нередко при 12-часовой смене на обед отводится полчаса, и также предоставляются в остальные часы один или два 15-минутных перерыва на «попить чаю» (а заодно и на все прочие надобности).
Рабочие столовые на большинстве предприятий подвергаются сильнейшим сокращениям или переводятся на «аутсорсинг», то есть передаются частникам. Предприятия повсеместно отказываются содержать как столовые, так и буфеты. Часто это приводит к тому, что столовых и буфетов не остается вообще никаких. Рабочие и мастера питаются тем, что принесли из дома в судках. Впрочем, сейчас на большинстве крупных предприятий ввели специальные «комнаты для приема пищи»: они находятся прямо в цеху, и там есть микроволновка, чтобы разогреть принесенное, и холодильник.
Такую «льготу», как бесплатные обеды для персонала, я встречал обычно лишь в воспоминаниях. Из них можно понять, что еще в 90-е частные хозяева предприятий так или иначе пытались организовать бесплатное питание для работников — или вводя специальные талоны, или еще каким-то образом.
Однако теперь, после состоявшегося почти повсеместно перехода больших заводов и производств в руки московских промышленных холдингов, эта практика сошла на нет.(Это закономерно и логично. Монополии, сросшиеся с российским государством, усилились в значительной степени. Они могут теперь давить на наемных работников сколько душе угодно – на их стороне все российское государство с его силовыми структурами и чиновничеством. – Прим. редакции РП). Рабочие повсеместно на «подножном корму». Некоторые за 12-часовую смену так и не находят возможности сходить даже в «комнату для приема пищи» — и едят прямо на своем рабочем месте.
Камеры слежения
Влияние прогресса все же ощутимо даже на российских производствах. В последнее время все чаще приходится сталкиваться с тем, что рабочие места оснащаются камерами слежения, с выводом на общий монитор. Благодаря камерам мастера и начальники цехов получают возможность непрерывного наблюдения за тем, что делает каждый работник на своем рабочем месте.
Рабочие в ряде мест, как я слышал, пытались протестовать против этой слежки; на фокус-группах видно, что она всех крайне раздражает. Однако их протесты, как правило, не воспринимаются.
Смысл камер прост: представители работодателя не могут отделаться от ощущения, что работники используют любую возможность, дабы повалять дурака и побездельничать, вместо того чтобы выполнять план. Причем такое чувство мучает прежде всего Москву: работники московских головных офисов тоже жаждут напрямую видеть, чем же «на самом деле» занимается персонал их предприятий.
Ведь надо же как-то объяснить, почему производительность труда по-прежнему далека от западных показателей.
(Наивность автора статьи, кажется, не имеет границ. Не для этого нужны хозяевам заводов камеры слежения за рабочими. Боятся они рабочих объединений и рабочих протестов, которые неизбежны. Понимают буржуи, что им недолго осталось и потому всячески пытаются пресечь возможные рабочие протесты в корне, выявляя наиболее активных рабочих. Да только это не поможет. – Прим. редакции РП.)
Экономика риска
В 1990-е по НТВ шел один из первых русских качественных сериалов — «Дальнобойщики», с Гостюхиным и безвременно ушедшим Галкиным в главных ролях. Сериал рассказывал о приключениях на бескрайних просторах России двух напарников — водителей-дальнобойщиков.
Прошло чуть больше десяти лет, но сериал уже устарел. Дело в том, что нынче дальнобойщики почти не ездят парами — «невыгодно». Дальнобойщик нынче в кабине один. Причем не сказать, чтобы время доставки грузов существенно удлинилось… Отставший от жизни читатель спросит — как так? Ведь два водителя всегда будут быстрее одного! Когда едут вдвоем, один отдыхает, второй ведет машину, потом меняются. А если за баранкой один — значит, он спит, и в это время машина стоит!
Не совсем так. Нынешние «гостюхины», потерявшие в бурных волнах путинской России своих «галкиных», просто едут «так», то есть без отдыха. Сидят за рулем до упора. Падают, но ведут машину — свой огромный «трак».
Принято считать, что таковы нынче требования современного капитализма: мол, что поделать, приходится работать вдвое больше, больше утомляться, ничего не поделаешь… Дело, однако, в том, что утомлением вопрос вовсе не ограничивается: водители «траков» не просто устают — они рискуют. Когда дальнобойщик вместо десяти часов проводит за рулем все двадцать — у него притупляется реакция и начинают слипаться глаза. Это неизбежно; особенно, если это происходит ночью, на темной дороге, когда свет фар вырезает из темноты лишь узкий участок…
И это — общая тенденция. По всей России на производстве не просто возрастает уровень эксплуатации, то есть когда рабочего вынуждают (часто практически за те же самые деньги) выполнять больше работы за меньшее время; это считается хорошо, это «рост производительности труда». Однако повсеместно этот самый рост производительности обеспечивается параллельным — а то и опережающим! — ростом уровня риска. Почему-то в нашей бедовой стране производительность растет вместе с опасностью самого процесса производства. Дальнобойщик тут только один из примеров, и не самый яркий. (С чего автор взял, что так обстоит дело только в нашей стране? Именно так обстоит дело везде, где царствует капитализм! Просто нам в России после СССР это кажется ужасным и невозможным, а в тех странах, где социализма не знали, подобное – норма жизни. Называется это «увеличение экстенсивности труда», т.е. один из способов усиления эксплуатации, известный еще со времен становления капитализма как экономической системы. – Прим. редакции РП).
Приведу еще несколько примеров из того же ряда. К примеру, почти по всем «живым», то есть что-то производящим или перевозящим предприятиям в РФ за последние годы прошли не одна, а несколько волн так называемых оптимизаций, говоря проще, сокращений персонала. Штаты сокращали массово, в итоге на множестве заводов, фабрик и комбинатов он нынче меньше не на проценты, а в разы — в три, четыре, пять и более раз. Принцип, очевидно, тот же, что и в случае с парой дальнобойщиков: избавились от «лишнего рта» — сократили издержки, следовательно, увеличили прибыль.
Сокращение персонала надо было бы компенсировать какими-то иными мерами, заменяющими сокращенных работников, — автоматизацией или более эффективной организацией труда оставшихся… На деле же во многих случаях вся «компенсация» ограничилась лишь повышением нагрузки на рабочих: на них повесили функции убранных напарников, с копеечной оплатой за совмещение или вообще без оной. Причем на большом количестве производств персонала стало не хватать просто физически, из-за чего работники вынуждены чаще работать сверхурочно, выходить на две смены подряд, переходить на трехсменный график при двенадцатичасовой смене и тому подобное. Естественно, в этом случае не так уж мала вероятность, что на переутомленном шахтере или слесаре скажется «эффект дальнобойщика»: просто если прикрывший на минуту глаза шофер улетит в кювет, то рабочий прозевает приближение сзади многотонного крана, а шахтер заснет на конвейерной ленте и свалится с пяти метров вместе с тоннами угля в углехранилище.
Но «оптимизация» и связанное с ней переутомление — далеко не полный перечень угроз. Все чаще в последнее время хозяева и менеджеры производственных холдингов с ужасом смотрят на цифры травматизма на своих предприятиях. Люди гибнут или получают серьезнейшие увечья, ведя себя так, словно вообще не знакомы с правилами техники безопасности. Они «упорно» работают в так называемой активной зоне огромных заводских агрегатов, проводят мелкий ремонт и уборку конвейеров без обязательного их выключения, варят (работают сваркой), стоя на неустойчивой лестнице, гоняют тяжелые грузовики на повышенной (неразрешенной) скорости по гололеду, чинят проводку высокого напряжения, не отключая это самое высокое напряжение, и т. д. и т. п. Причем все это проделывают не какие-то новички, еще не знающие что к чему, а наоборот — опытнейшие работники, часто со стажем в десять, двадцать и более лет.
Апофеоз — это, конечно, проникшие в прессу рассказы о шахтерах с шахты «Распадская», которые якобы сами специально портили импортные приборы контроля уровня метана в воздухе шахты: по сигналу о повышенной концентрации метана шахтеры должны были бы срочно прекращать все работы и подниматься на поверхность, а они этого не хотели, хотели «делать план» — вот и сделали…
Ко мне как к специалисту по производственной социологии и обращались представители холдингов: проведите исследование, объясните — что происходит? Почему наши рабочие так себя ведут? Они что, все — самоубийцы? Им жизнь не дорога?! Московские специалисты по корпоративному управлению персоналом говорили даже с некоторой обидой: мы их (работников холдинга по всей России) учим-учим, разрабатываем плакаты, правила по ТБ (технике безопасности), заставляем всех их учить, сдавать по ним зачеты и экзамены — а поди ж ты! (И смех, и грех! Цинизм буржуйских холуев просто не имеет никаких пределов. Рабочим плакаты ваши нужны что ли? Или правила по ТБ? Да они на 100 порядком лучше вас, офисных идиотов, эти правила знают – на своей шкуре испытали! Они выжить в этой жизни надо, детей прокормить и выучить, ипотеку оплатить, чтобы семья без жилья не осталась… А поскольку платите вы им на ваших предприятиях копейки, то они просто вынуждены рисковать своей жизнью и своим здоровьем! Если бы каждый рабочий из тех, кому вы рисуете свои плакатики, получал бы столько, сколько получаете за свою никому не нужную деятельно вы в своих чистеньких и тепленьких московских офисах, уж можете быть спокойными, они голову свою бы под работающие агрегаты не подставляли! – Прим. редакции РП). Они все равно переутомляются, выходят на работу как сомнамбулы, лезут в «активную зону», снимают очки и каски… Почему?
И излагали даже свою теорию, которую им хотелось бы подтвердить: мол, дело действительно в каком-то специфически искаженном восприятии реальности, присущем старым, опытным работникам, в каком-то «притуплении чувства опасности», будто бы всем им свойственном. Другими словами, если говорить попросту: они очень хотели бы услышать, что рабочие немного (или «много») сумасшедшие, «не такие как мы» — потому и лезут, куда не надо, и гибнут от этого…
Рассказывать о конкретных примерах из моего исследования я, естественно, не могу — корпоративная этика, конфиденциальность и все такое. Но в этом и нет нужды; для иллюстрации вполне достаточно информации, имеющейся в открытых источниках. Въедливым читателям могу лишь сказать, что я знаю, поверьте, гораздо больше примеров, чем привожу здесь, — причем из самых разных производственных сфер. Ситуация везде примерно одна и та же.
Я провел фокус-группы с рабочими на десятке разных предприятий — и одно могу сказать точно: они показались мне какими угодно, но только не сумасшедшими. Я бы даже сказал, что это люди не просто нормальные, а супернормальные. Они работают за совсем небольшие деньги, и их нагрузка действительно колоссальна, причем — постоянно растет. Я побывал внутри многих из этих предприятий (заказчики хотели, чтобы я изучил все на своей шкуре) — некоторые из них показались мне, буквально, настоящим адом. Но там, в диких условиях, при нагрузках порой на грани физического выживания — они-таки дают продукт. Которым, между прочим, все мы так или иначе пользуемся.
Так вот, вопрос, мучивший моих заказчиков из теплых офисов: хотят ли эти люди жить? Ответ таков: безусловно, да. Так почему же тогда они идут — да, идут! — на постоянное, систематическое нарушение правил техники безопасности?!
Отчего же люди рискуют, причем рискуют массово? На фокус-группах я специально просил рабочих рассказать мне о причинах тех или иных несчастных случаев. Официальная интерпретация мне уже была известна: «неосторожность», «халатность», «безрассудство», «нежелание рабочего соблюдать требования техники безопасности». Однако в подавляющем большинстве более подробный анализ с участием рабочих показывал иное: жертва нарушала, потому что хотела выполнить план.
Напряженность плановых заданий на российских заводах постоянно растет, невзирая на все оптимизации. Причем не только персонала: на заводах нынче оптимизируют всё. К примеру, количество плановых ремонтов оборудования (ремонтируют реже, следовательно, оборудование меньше простаивает). (Напоминаем нашему читателю, что «оптимизация» в условиях капиталистического строя это усиление эксплуатации, наивный автор, искренне сочувствуя рабочим, но, к сожалению, необразованный политически, так этого и не понял. – Прим.редакции РП).
Повсеместно продлеваются сроки эксплуатации оборудования, и никакой государственный Ростехнадзор не в состоянии с этим справиться. По бумагам, к примеру, некий станок или конвейер уже лет пять назад выработал уже второй срок эксплуатации, однако ему «продлевают» этот срок еще лет на десять, да заодно повышают для него норму выработки.
Как это влияет на безопасность труда? Естественно, самым пагубным образом. Чем «древнее» станок или агрегат, тем чаще он выходит из строя, тем чаще его надо подлатывать — однако времени на ремонты нет! Оборудование должно работать, «давать план». Поэтому опытные рабочие изловчаются ремонтировать капризную технику на ходу, не выключая, или же умудряясь втискиваться с ремонтом в узкие технологические перерывы.
Не лучше становится ситуация и тогда, когда поступает новая техника. Рабочие редко радуются этому. Они знают, что новая импортная техника стоит дорого, и, значит, с ее появлением план резко увеличат — ведь деньги надо отбивать. (Кому это надо – рабочим? Нет, это надо хозяину предприятия! Вот отсюда и нужно плясать. Рабочие платят своим здоровьем за прибыли хозяев! – Прим. редакции РП).
Слушая рабочих, я пришел к выводу, что рискуют они вовсе не потому, что у них бурлит адреналин, не потому, что они этого хотят; самое поразительное — они рискуют потому, что осознают это как свою должностную обязанность. (Автор или до крайней степени недалек, если не сказать резче, либо явно кривит душой и пишет совсем не то, что хочет писать. Какая должностная обязанность? Рабочие прекрасно знают свои должностные обязанности, и постоянный риск в эти обязанности не входит. Рисковать их вынуждает работодатель, наше буржуазное государство и по сути вся система капиталистического мироустройства, заставляя их это делать своими мизерными зарплатами и высоким уровнем самых необходимых расходов. – Прим. редакции РП). Корпорации воздействуют на них двусмысленно: с одной стороны, они повсюду развешивают плакаты с правилами ТБ, показывают учебные фильмы и проводят инструктажи, но с другой стороны, всей реальной организацией труда они доказывают работнику другое: что главное для работника — это план, и что ради этого он должен идти на риск. (Что ж автор скромно умалчивает, что за невыполнение плана у рабочих, как правило, высокие штрафы, начисляемые на без того ничтожные заработные платы? Это один из способов экономического принуждения, за счет которого у нас в Росси и развелось столько олигархов. – Прим. редакции РП).
Лучше всего сказал об этом один бригадир. Когда я спросил, чем же все-таки отличается опытный работник от молодого, он ответил: «Опытный, квалифицированный работник — это такой, который может делать свою работу опасным образом». Молодой, новичок — он будет работать «по правилам», поскольку по-другому никак не умеет; и он сделает работу, но будет делать ее долго и, следовательно, неэффективно; а старый, опытный работник, он сделает «по понятиям», пусть неправильно, но быстро, то есть, опять-таки, эффективно.
Что значит в данном случае «эффективность»? Да все тот же план, количественные показатели. (Это не просто количественные показатели, это ДЕНЬГИ, произведенная стоимость — та самая, без которой ни один буржуй прожить не может! – Прим. редакции РП). Тот, кто работает быстро, произведет больше единиц продукции за заданное время. Работать по правилам, в том числе и по правилам техники безопасности, неэффективно, потому что это время. Таковы и есть на сегодня правила — правила российского производства. (Не российского, а КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО производства! – Прим.редакции РП). Надо:
а) минимизировать издержки (на персонал, на ремонт, на обновление, на закупки) — и таким образом резко повысить уровень эксплуатации всего имеющегося в наличии, и персонала, и «железа»;
б) максимизировать выпуск, то есть выполнить и перевыполнить плановые задания.
Взрывы на «Распадской»
И вот теперь давайте вернемся к самой, пожалуй, жуткой в новейшей российской истории производственной катастрофе — взрывам на шахте «Распадская» в Кемеровской области, когда погибло более сотни шахтеров, а сама шахта вышла из строя практически полностью на неопределенный срок.
Почему не сработала сигнализация об опасных концентрациях метана, так и не последовало внятного ответа от официальных структур. Однако наиболее распространенная версия — что все-таки шахтеры там что-то подкручивали, потому что при жестко сдельной оплате труда им было крайне невыгодно при каждой «тревоге» подниматься на поверхность.
Я говорил с шахтерами и горными инженерами (не оттуда, с другими шахтерами и инженерами) о «Распадской». Их мнение таково: да, рабочие вполне могли заклеивать скотчем или еще чем датчики уровня метана, которые есть во всех «стволах» и штреках. Другое дело, что те же шахтеры подняли на смех идею, будто бы такой простой способ достаточен, чтобы обмануть автоматику. Все на шахте знают: данные со всех датчиков выводятся «наверх»: все заклеить невозможно, а заклеивание некоторых, «чтобы не мешали», станет сразу же заметно диспетчерам в здании шахтоуправления.
Другими словами, «игры» с датчиками были возможны только в одном случае: если бы руководство, по крайней мере, средний инженерно-технический персонал, «было в курсе» этих игр и дало на них свое негласное «добро». Почему? Да все по той же причине: нужен план, необходимо обеспечить непрерывность производства, уголь «на гора» должен поступать постоянно, без сбоев. Шахтер-ГРОЗ (горный рабочий очистного забоя) шел, безусловно, на огромный риск — но он не мог обеспечить себе его самостоятельно; ему разрешила система.
Так что, правы коммунисты?
И вот тут мы подходим, пожалуй, к самому главному — тому, ради чего я и пишу этот материал. До этого момента, соглашусь, я не говорил ничего особо нового. Все, о чем я веду речь, в рамках привычного всем в России левого дискурса — о закабаленных людях труда, о буржуях-кровопийцах и так далее. Та же «Распадская» — это, как считается, чуть ли не исконно-посконная «территория коммунистов», их база, ключевая тема, с которой их не собьешь и откуда они могут пачками извлекать свои лозунги. (Чисто либеральная характеристика, как будто эти лозунги не самой жизнью родились, а выдуманы коммунистами от не фиг делать! Сам же автор своей статье показал, что абсолютно все, о чем пишут и говорят коммунисты, это правда. – Прим. редакции РП). С их объяснениями согласится любой средний российский читатель, даже если он «в целом» коммунистам не очень сочувствует.
Как объяснят взрыв коммунисты? Ну, конечно же, дело тут в том, что «таков капитализм». «Вы этого хотели — вы это получили». (Последнее, извините, коммунисты никогда не скажут, так скажут «леваки» или даже разочарованные в своих собственных иллюзиях либералы, неизвестно с чего выдумавшие себе «розовый капитализм». – Прим. редакции РП). Безусловно, «буржуям сто раз наплевать на простых людей». Да, «они отправили на смерть сотню шахтеров, оставили сиротами их детей и вдовами их жен — а почему? Да потому что им наплевать на жизни рабочих (как и учили нас Маркс, Энгельс, Ленин), им главное — прибыль!» Разве нет?
Конечно, буржуи и олигархи — владельцы «Распадской» — проигнорировали соображения безопасности, им ведь важен только план, этот их проклятый уголь. Миллионы — что по сравнению с ними сотня простых русских людей?! Такие риторические вопросы — при полном сочувствии аудитории — коммунист может задавать часами. Горе огромно, катастрофа ужасающа, сотни семей действительно лишились кормильцев… И виновато, безусловно, в том числе и руководство шахты. С чем тут спорить?
Можно лишь обратить внимание на одно бесспорное обстоятельство. А именно — на то, что некий неведомый управленец, группа управленцев или сам хозяин, решившие рискнуть жизнями шахтеров «ради своего бабла» — как раз бабла-то и не получили. Мы можем легко допустить, что некто «пошел на сознательный риск» ради сохранения непрерывности добычи угля — но несомненный факт, что в итоге добыча угля все ж таки прервалась. Причем — на неопределенный срок.
Шахта не просто встала: при взрывах погибло новейшее оборудование на десятки миллионов долларов, оказались сорваны долгосрочные договоры о поставках кокса с ведущими металлургическими комбинатами России и зарубежных стран, «курица, несущая золотые яйца» — то есть сама шахта, ценнейший актив — получила почти смертельный удар…
Миллиардные неустойки, угроза банкротства, необходимость вести дорогостоящие спасательные и поисковые работы, необходимость новых миллиардных вложений в восстановление шахты — вот итог «риска ради непрерывности добычи». И что самое должно быть печальное для «буржуя» — никакой непрерывности!
Система, заставлявшая шахтеров идти на риск «ради плана», закономерно привела к краху — и плана прежде всего. Выходит, что наш гипотетический «буржуй» не только крайне жесток, но и крайне при этом глуп?
(Чистая либеральная демагогия по-детски наивного человека, который либо забыл, либо никогда не знал законов логики. Да, буржуй, т.е. собственник (или собственники) шахты «Распадская» потеряли шахту. Но с чего это автор статьи взял, что он остался в прогаре? Автор статьи знает, когда именно были заклеены эти датчики и сколько с этими заклеенными датчиками рабочие проработали? Он в курсе, какова степень эксплуатации рабочих на шахте? В какой пропорции собственник труд рабочих-шахтеров оплачивает, а сколько он присваивает себе, не оплачивая шахтерам ни копейки? В среднем по России эта цифра составляет 1 к 9! Да хозяева шахты «Распадская» уже сто раз окупили все затраты по шахте! Именно поэтому они и пошли на риск заклеивания датчиков, что ничего, по сути, не теряли, зато приобретали очень и очень много! – Прим. редакции РП)
Обратная сторона риска
Самое главное, что под этим дамокловым мечом катастрофы работают сегодня большинство производственных предприятий. Да иначе при работе на износ и не может быть. Мы начали с того, что долго бились над вопросом — что же заставляет рисковать работника? Однако, по всей видимости, куда важнее вопрос другой: что же заставляет так рисковать предпринимателя? (Кому важнее? Холуям буржуйской власти? Которые жалеют «бедных» предпринимателей, всего лишь потерявших часть своего огромного капитала, но не рабочих, заплативших за прибыль этих паразитов своими жизнями? Нам вот гораздо важнее жизнь и здоровье трудового народа, эксплуатации которого потакают такие писаки, как автор статьи. – Прим. редакции РП)
Все те факторы оптимизации, о которых мы говорили выше, — это ведь факторы риска еще и хозяина. Не стоит думать, будто бы «Распадская» какое-то исключение. На грани взрыва, обрушения, пробоя сегодня — масса заводов, электростанций и так далее. Мы можем допустить, наученные марксистско-ленинской идеологией, что «буржуям-капиталистам на людей плевать». Но почему им плевать также на капитал? Чем объясняется такое дикое легкомыслие? Я не знаю точного ответа, могу предложить лишь несколько гипотез.
Первый вариант, народный. Собственностью в РФ владеют в основном через подставных лиц или напрямую бандиты. Версия на вид примитивная, но я бы не стал ее отвергать с порога. Уровень проникновения криминала в собственность должен быть очень глубок — просто потому, что в насквозь коррумпированном государстве с мафией бороться некому, и серое владение собственностью распространяется беспрепятственно.
В чем — теоретически рассуждая — должна быть основная особенность «бандитского владения»? Тем, что оно не персонифицировано, бандит не рассчитывает и не стремится к легализации владения, его интересует в основном «кэш». То есть та самая интенсификация сегодня, без особых планов на будущее. Почему бы бандиту не выжать предприятие досуха? Я не вижу причин.
Второй — политэкономический. Чрезвычайно низкий — практически для всех в РФ — горизонт планирования. Даже вполне себе законные собственники предприятий сегодня не могут быть уверены в том, что будут владеть своей собственностью и завтра. При разгуле рейдерства и полной деградации судов кто может поручиться за сохранность собственности? Никто. Оттого люди стараются планировать на короткие сроки, стараются извлечь максимум прибыли уже сегодня. Очевидно, что сверхэксплуатация, стремление убрать все издержки сразу и выжать из железа и рабочих максимум — отсюда.
Наконец, третья гипотеза чуть более сложная. Причина многих описанных перекосов — в «вертикализации собственности». Огромные холдинги, поглотившие десятки и сотни предприятий по всей России, просто не в состоянии «чувствовать риски». Опасаясь воровства и мошенничества со стороны «провинциалов», сегодня владельцы холдингов концентрируют в своих руках — то есть фактически в руках московских клерков-экономистов — практически все нити управления производством. Такой «экономический» подход ведет к тому, что клерк из московского управления, который по должности старше любого директора провинциального комбината, просто не в состоянии услышать тикание часового механизма стремительного износа, который он же и запускает своими оптимизациями и «напряженными планами».
И сегодня не видно, кто бы мог в ближайшем будущем исправить эту дикую систему управления производством.
Заключительный комментарий редакции сайта «Рабочий Путь»:
Уважаемый автор статьи Алексей Рощин марксистско-ленинской идеологией не обременен. Если бы он понял хотя бы ее основы, то таких по-детски наивных объяснений мы бы никогда не услышали. Потому что тем, кто действительно владеет марксистско-ленинской теорией совершенно ясно, что дело тут вовсе не в том, что собственностью в России владеют бандиты (его первая гипотеза), — акцентировать внимание на бандитах не имеет смысла, ибо бандиты это часть класса буржуазии, поскольку сам капиталистический строй – это узаконенный грабеж собственного населения. Не так важно и то, что наши российские предприниматели не уверены в своем завтрашнем дне (вторая гипотеза), и даже не в то, что промышленное производство в России сильно монополизировано (третья гипотеза). Все это есть, все это наблюдается, и не может не наблюдаться, ибо это закономерные черты капитализма в стадии империализма, который как раз и имеет место в нашей современной России. Вопрос в том, что все указанные Рощиным факторы второстепенные. Главного же он не увидел и не сказал.
А главное состоит в том, что подавляющее большинство российских предприятий это бывшие советские предприятия, которые могут нормально и хорошо работать только в условиях социализма – при общественной собственности на средства производства и централизованной плановой экономике. Это производительные силы более высокого общественного строя, которые в примитивном капиталистическом способе производства (в условиях частной собственности и доисторической рыночной экономики) функционировать не могут. Они для эффективной и стабильной работы требуют принципиально иной, на порядок более совершенной экономической системы.
Наши российские предприятия рушатся и умирают потому, что с производительными силами социализма нынешние «эффективные частные собственники» элементарно не могут справиться, как никогда не сможет справиться с компьютером обезьяна. Ну, если только станет колоть им орехи. Вот и наши новоявленные буржуи «колют орехи» бывшими советскими предприятиями, будучи не в состоянии осмыслить их тесную диалектическую взаимосвязь как между собой, так и со всем народным хозяйством страны в целом.
Понимая это свое бессилие, и слыша «тикание часового механизма» только не «стремительного износа» оборудования, как полагает автор статьи, а исторического процесса, ход которого неумолим, российские частные собственники берут от бывших советских предприятий то, что они могут взять, пытаясь обогатиться как можно быстрее. Где-то просто срезают уникальные станки и продают их на металлолом, а где-то эксплуатируют советское промышленное оборудование до тех пор, пока оно может еще работать. Эти временщики понимают – будущее не для них.
Рощин удивляется поведению частных собственников, наивно полагая, что они должны думать о своем будущем. Увы, такой роскоши как думать о будущем законы капитализма не позволяли никогда и никому. Капиталист по определению не способен думать о будущем – закон максимума прибыли ему этого не разрешает. Что случится завтра – неважно, главное – выжить сегодня. А выживает в капиталистическом мире только тот, кто богаче.
«Урвать побольше сейчас, а там – трава не расти» — вот главный закон капиталистического общества, которому в мире капитализма подчинено все и вся. Все остальное – удовлетворение потребностей людей, качество товаров, прогресс науки и техники и т.п. существует постольку, поскольку не противоречит этому закону.
Дикое, варварское общество, недостойное Человека, которое сжирает само себя. Хорошо, что все больше и больше людей в мире начинает это понимать…
