Почти месяц существует в центре Киева «евромайдан». От стал уже привычным явлением, и уже перестал быть главной новостью в СМИ.
Однако несмотря на это, «майдан» остается одним из самых важных событий в политической жизни не только Украины, но и всего бывшего СССР. В частности, потому, что он стал крупнейшим случаем участия широких масс в политических процессах, и уже этим опровергает известное заключение об «исконной инертности» постсоветского человека. И пускай на нем не было тех 1 500 000 граждан, о которых заявляла украинская оппозиция, но и вышедшие сто тысяч – это очень большое число. Причем еще более важным, нежели массовость, является продолжительность данного действа – все-таки стояние на площади зимой не может быть названо приятным времяпровождением, следовательно, пришедшие граждане готовы ради своих требований нести определенные лишения. Значит, можно говорить о существовании определенного бойцовского духа у постсоветских граждан.
Но одновременно с этими приятными для левого движения фактами «майдан» показал и огромное число не совсем приятных, и очень неприятных явлений.
Можно сказать, что он оказался квинтэссенцией постсоветских протестов, сделав видимым то, что ранее было скрыто. Удивительно, но «евромайдан» оказался далек от социальных требований. Казалось: вот теперь, когда фразы о «марше миллионов» действительно не слишком сильно отличаются от реальности, имеет смысл требовать от властей все то, что действительно волнует людей. Вернее, должно волновать, по идее. Например, увеличение социальных выплат, снижение коммунальных платежей, повышение защищенности работников, улучшение медицинского обслуживания, банальное повышение зарплаты наконец. Ну и тому подобное. В общем все, что составляет пресловутый «уровень жизни», о низком уровне которого в странах бывшего СССР так много говорят. Но этого нет.
Даже сам повод для «майдана» выглядит совершенно странно, с точки зрения этого самого «уровня». Ведь присоединение, вернее, «соглашение об ассоциации» с Евросоюзом не только не способствует росту благосостояния граждан, а совсем даже наоборот. Требования об открытии внутренних рынков, приводящее в разорению большинства внутренних производителей (как это уже случилось в Прибалтике), проблемы с отношения с Россией, являвшейся основным потребителем украинской продукции и прочее вряд ли могут быть скомпенсированы какими-либо благами. Включая пресловутый «шенген» (который, впрочем, сам по себе не гарантируется данной «ассоциацией») вряд ли может скомпенсировать эти потери – ведь в Европе вовсю бушует кризис, и никаких высокооплачиваемых мест для украинцев там точно нет.
И при этом сотни тысяч людей ради «ассоциации» выходят. А протесты, направленные напрямую на требование конкретных благ, вроде акций по защите образования или здравоохранения и протесты против повышения коммунальных платежей собирают жалкие сотни людей. Разумеется, можно сказать, что особенность «украинского менталитета», а вот у нас, в России такого нет. Но и в России подобная картина. Единственный, кто выводит хоть какое-то значимое число людей — это Навальный. Разумеется, десятки тысяч – не сотни, но и Навальный – не Евросоюз. Его привлекательность для масс существенно ниже: подавляющее большинство населения просто не в курсе, кто это такой. Тем не менее, Навальному удается быть единственным политиком, чье влияние опирается не столько на внутриэлитарные отношения, сколько на массовую поддержку. Это очень важный момент, и он, как не странно, коррелирует с украинскими событиями.
Дело в том, что Навальный позиционирует себя, как националиста. А события на «майдане» так же имеют ярко выраженную националистическую окраску. Та может быть, здесь мы имеем вариант национально-освободительного движения? Правда, от кого оно собирается освобождаться, не понятно. Тем более, что странность того же украинского «национализма» на «майдане» проявляется в полный рост. Ведь вся националистическая атрибутика, все эти флаги, песни, вышиванки и т.д. явно направлены на одну цель – гипотетическое вступление в Евросоюз. Это не скрывается, а напротив, выпячивается как можно сильнее. Получается, что украинские «националисты» изначально выступают за включение страны в состав европейской империи? То есть за явную утрату национальной независимости. Ведь условия вступления в Евросоюз известны, ситуация в странах, вступивших в него тоже. Да и мнение европейских националистических сил относительно «брюссельской бюрократии» в общем-то, однозначно.
Но это французский Национальный Фронт выступает против евроинтеграции, а украинская «Свобода» за. Это может показаться странным, но тут «евромайдан» дает еще одну разгадку, которая является ключевой для всех постсоветских событий. Самым ярким действием «майдана» явился снос памятника Ленину. Вернее, его подчеркнуто варварское разрушение. Тут вообще все может показать странным: к власти Виктора Януковича, против которой борются протестующие Ленин не имеет никакого отношения. Более того, он не имеет отношение и к современной России, против интеграции с которой, якобы, и направлен данный «майдан». Современная российская власть еще может подчеркивать важность каких-то советских деятелей, но к Ленину у Путина отношение весьма определенное – это разрушитель Российской Империи, преемником которой позиционируется современная Российская Федерация.
А вот для Украины фигура Ленина имеет гораздо более весомое значение, причем в положительном смысле. Именно Ленин выступил инициатором создания Украины, как отдельной советской республики, в отличие от Сталина, который мыслил Украину, как автономию в составе РСФСР. Не говоря уж об Империи, в которой Украины, как таковой не существовало, а были лишь малороссийские губернии. Большего противника «великорусского шовинизма», нежели Ленин, найти тяжело. И, тем не менее, протестующие разрушили именно его памятник. И вообще, осквернению подверглись все доступные памятники, связанные с советским периодом.
С точки зрения национального или социального протеста это не может рассматриваться, как оптимальные действия. Значит основа иная. И она четко просматривается в данном «майдане». Основанием его является антисоветизм и антикоммунизм. Именно поэтому основным обвинением, которое предъявляет оппозиция своим противникам, является то, что они «совки». Олигархи и чиновники из «Партии Регионов» оказываются «совками». И персональное обвинение Януковича – в том, что он «совок», а уж потом добавляют «уголовник».
И именно этот момент является ключевым для расхождения Украины и России. Россию прямо обвиняют, что она «совок». Не империалистического хищника видят в ней, не ужас прихода российского бизнеса пугает украинцев – нет, они бояться гипотетического восстановления СССР, причем так сильно, что никакие капиталистические выгоды от участия в «таможенном союзе» их уже не привлекают. Нет, народ готов идти на любые лишения от соглашений с ЕС, лишь бы только это гарантировало невозвращение в коммунизм. Подобное поведение сугубо иррационально – ведь не олигархи же выступают на «майдане», а люди, чье положение сейчас во многом хуже, чем при СССР. Но тем не менее, антикоммунизм протестов выражается очень ярко.
Почему это происходит? Прежде всего, потому, что иррациональное поведение – есть норма в действиях больших масс людей. Массы могут действовать только в рамках особой системы взглядов и идей, именующейся идеологией. Это – нормальное явление в современном мире, поскольку альтернатива этому состоит в распаде общества на множество индивидуумов, живущих в мире своих частных и антагонистичных интересов. Но так как массовое производство требует согласованных действий миллионов, то обществу необходима система, согласующая эти интересы, пусть даже это будет (по Марксу) «ложное сознание».
Но почему основой идеологии масс, выведенных на «майдан» оказался именно антикоммунизм? Потому, что он является единственной «платформой» на постсоветском пространстве, на которой отстраиваются все существующие идеологии. Не важно: либералы, социалисты (sic!), националисты, «имперцы», фундаменталисты, «консерваторы» — все они обязательно содержат антикоммунистическую составляющую. И даже те силы, которые, вроде как, наследуют коммунистической идее, вроде КПРФ или КПУ, прилагают немало сил, чтобы подогнать свои идеологические системы под общий антикоммунистический тренд. Это получается топорно, но ничего не поделаешь – плата за массовость.
Почему же именно антикоммунизм стал общей платформой для всех постсоветских сил? Тут надо сказать, что не только постсоветских, просто у нас эта особенность оказалась наиболее выражена. А дело тут вот в чем: данная ситуация является обратной стороной всех тех блестящих перемен, что пережил мир в XX веке. Если рассматривать динамику, то произошедшее может показаться неправдоподобным: в начале века мир имел строгое социальное деление, когда бедные существовали на грани нищеты, а богатые поражали всех своей роскошью. В послевоенное время все изменилось: низшие слои населения получили большое число социальных благ, а высшие отказались от демонстративной роскоши. В результате чего рабочий, имеющий автомобиль и коттедж, стал нормой, в отличие от рабочего, которому нечего есть (что было нормой перед Первой мировой войной).
Разумеется, тут значительную роль сыграло сильное рабочее движение, непрерывная борьба граждан за свои права. Но не только. Ведь и буржуазия не столь беззуба, как кажется. На ее стороне – мощный репрессивный аппарат государственного насилия: полиция, армия, спецслужбы – приспособленный именно для подавления низших классов. Поэтому на любое проявление рабочей борьбы она способна ответить террором. И отвечала до определенного времени – еще в предвоенное время нормой был расстрел рабочих забастовок. Но вот в послевоенное время ситуация резко изменилась. С чем это связано? Ведь мощь буржуазии не упала?
Но мощь пролетариата значительно возросла. Дело в том, что после Революции 1917 года и образования СССР, а особенно после сильного взлета страны в послевоенное время, наша страна стала определяющим фактором в мировой политике. Можно долго спорить, было ли в СССР хоть какое-то рабочее государство или нет, но для всего остального мира «большевистский переворот» означал одно: низшие классы неожиданно смогли победить высшие. И сам этот факт полностью переворачивал всю существующую картину мира: ведь если низшие смогли стать победителями в одной стране, то значит картина мира, построенная на делении людей на рабов и господ неверна.
Надо ли говорить, что означал этот факт. Ведь это означало, что все существующие классовые общества реально обречены – ничто не помешает рабочим сделать то же, что и в СССР, в любой другой стране мира. Разумеется, до поры можно было надеяться на мощь репрессивного аппарата – но и эта возможность оказалась условна. Самая мощная в Истории репрессивная империалистическая машина Третьего Рейха оказалась повержена, и классовый мир застыл в ужасе. Да, разумеется, можно было рассматривать советский строй, как вариант империализма, можно было думать, что Сталин и его окружение являются предателями революции и давно уже играют в общие с ним игры, но все равно, уверенности это не прибавляло. Хорошо, если играют. А если нет, и все идет всерьез. Даже атомная бомба не казалась надежной защитой против Красной Угрозы: пускай она эффективна против армий, против Революции никакая бомба не поможет.
В результате этого сила действия рабочих движений оказалась намного больше, нежели может показаться. За каждой забастовкой или митингом стоял признак близкой Революции. Теперь уже невозможно было использовать пулеметы – кто мог знать, чем вернуться выпущенные в рабочих пули. Не появятся ли в ответ на это Красные Танки? Страх перед тем, что массовые возмущения могут перерасти в революцию, усиливался тем, что никто не мог четко сказать: как поведет себя СССР. Возможно ли будет договориться с Советами в этом случае? Конечно, для пропаганды использовались образы «тоталитарной империи», в которой властители держат простой народ в повиновении посредством репрессий ради получения себе максимума благ, но «для себя» то буржуазия была совершенно не уверена, что так обстоит ситуация на самом деле. Именно поэтому выступление СССР в качестве союзника восставшего народа приходилось постоянно держать в голове.
Таким образом, Революция 1917 года оказалась самым важным фактором в истории XX века, который полностью изменил соотношение сил и вектор развития мира. Но одновременно это событие оказалось и переломным пунктом в развитии идеологий. И тут дело даже не в пресловутом Коминтерне: Как раз советская идеологическая работа была, в основном, неэффективна, и очень сильно тормозилась внутренними «разборками» с стране. Важнее было то, что превращение СССР в определяющий фактор мировой политик делало невозможным существование идеологий, которые бы не включали его в свою систему. То есть, идеологии вынуждены были делиться на те, что «за СССР» и те, что «против СССР». И, соответственно, на коммунистические и антикоммунистические.
Это вполне обычное явление, когда важнейший фактор «стягивает» пути развития сложных систем в ограниченное пространство. Подобное хорошо видно при развитии, например, технических систем, когда некое критическое («суперэффективное») решение полностью переформатирует все остальное. В социальном плане подобный эффект можно наблюдать, например, при рассмотрении так называемых «мировых религий», которые, несмотря на все, что задекларировали их основатели, все равно перерождаются в мощные, и главное, антагонистичные системы взглядов. Так и тут, «сверхэффективность» поставила выбор перед всеми, кто не соглашался прямо на антикоммунистические взгляды: или принять «советский вариант» или нет. После Второй Мировой то, к чему может привести «правый путь» было еще очевидно. Но вот поддержать СССР? Это была большая проблема – советский номенклатурный социализм слишком сильно отличался от того, что представлялось в мечтах. А рассматривать развитие в динамике очень и очень сложно для обыденного сознания.
Разумеется, все это время делались попытки создания «несоветских коммунистических идеологий» (самое известное – это маоизм) и вообще, «несоветских» идеологий, независимых от влияния СССР. Но это напоминало известную попытку усидеть между двух стульев. В конце-концов, это привело к категорическому отказу от любых идей, затрагивающих экономические основы миропорядка, и как следствие, к отказу от тех самых принципов, что делали левую и социалистическую идею столь сильной. Поэтому данный выбор неизбежно привел «несоветских левых» к поражению 1968 года.
Еще большее значение имело «поражение коммунизма» в самом СССР. Об этом можно много и долго говорить, но это тема отдельной статьи. Но для коммунистической идеи подобное оказалось катастрофой. Она произошла задолго до физического распада страны, примерно в то же время, что и поражение выступлений 1968 года. Практически явный отказ совноменклатуры от коммунистического развития привел к невозможности существования прежнего «пути», в который «стягивались» коммунистические идеи. В совокупности с вышеупомянутым поражением «несоветской левой» данное привело к резкому взлету правых идей и основанных на них идеологий. В результате чего антикоммунистическая «платформа» стал единственно разработанной и пригодной для идеологического конструирования.
Что ж, это плата за «сверхэффективность» Не будь ее и, соответственно, резкой поляризации идеологий, и мир узнал бы только про крушение одного из проектов социализма. Одного из тысячи возможных. Но в данной ситуации это означало, что остался только один путь. Путь антикоммунизма.
Особенно сильно подобное проявилось в самом СССР, а затем на постсоветском пространстве. Ведь для него коммунизм был не просто идеологией, а государственной идеологией, на которую работала мощная пропагандистская машина. Это привело к крайнему усилению общемировой ситуации. Поэтому даже в слабой форме «несоветские» левые идеи тут были неразвиты. И когда официальная идеология потерпела крах, единственно возможным был правый спектр. Если учитывать особенность советского общества, которое просто не давало проявиться всем негативным особенностям правых идей, подобное приводило к резкому идеологическому «правению» позднесоветского и постсоветского общества, которое наблюдалось в конце 1980 –начале 1990 годов. Об этом я постоянно писал и останавливаться не этом не буду.
То есть, мир качнулся вправо, и особенно это касается постсоветских стран. Неудивительно, что в таком мире никакого понимания своих истинных интересов людьми быть не может. Единственно существующая «платформа» порождает единственно возможное направление массовых выступлений: против «проклятого совка» и коммунизма. Причем, это касается в оппозиции, и властей. Постсоветская политика представляет соперничество между оппозиционной и провластной версиями антикоммунизма. В этом плане единственное отличие Януковича от «майданщиков» или Путина от сторонников Навального состоит в том, что властям характерно менее выраженное идеологическое направление: ведь они опираются на уже существующий порядок, в то время как оппозиции нужна энергия для борьбы. Поэтому Янукович и не сносит памятники Ленину – не потому, что он считает Ленина своим, а потому, что ему нет смысла тратить на это силы. Если надо было – он без сомнений сносил бы их, равно как и любые другую память о Советском Союзе.
Да и Путин со своими «духовными скрепами» так же антикоммунистичен. Впрочем, он этого и не скрывает. Но не будем о грустном. Все ли кончено для коммунизма? Является ли подобная ситуация окончательной?
Разумеется, нет, как не хотелось бы этого капиталистам и их приспешникам. «Ппик антикоммунизма» уже пройден (в начале 1990 годов), когда небезызвестный Фукуяма констатировал конец истории (и оказался неправ). С этого момента связь коммунистических идей с СССР стала чистым мифом (из-за исчезновения последнего), который довольно быстро распадается. С другой стороны, давление капиталистических сил о разрушает тот социальный климат, в котором антикоммунизм мог успешно процветал, что создает необходимость в новом поиске идей классовой солидарности. Новые поколения приходят в жизнь, в которой от прошлого остаются только мифы, а с другой стороны, все отрицательные стороны нового порядка уже не способны быть замаскированы любыми идеологическими способами.
На этом фоне коммунистические идеи все чаще принимаются интеллектуалами, особенно молодыми, воспринимающими его уже в полном отрыве от пресловутого «тоталитаризма» и «совка». Это потенциально должно привести к формированию новых коммунистических идеологий. Парадоксально, но идущие с начала 2000 годов попытки двигаться в противоположном направлении — создать некую «некоммунистическую версию» СССР оказались полностью дискредитированы. Это тоже работает на разрушение как прежних антисоветских мифов, так и жесткой связки коммунистических идей с СССР. Так что процесс в любом случае идет.
Наконец, те немногие «несоветские» направления коммунистической мысли, что ранее находились в маргинальном положении, теперь имеют все возможности стать локусом нового возрождения левых сил. В общем, конца Истории не предвидится. Возвращение коммунизма на мировую арену уже идет, и нет ничего, что бы помешало ему совершить в XXI веке такой же триумфальный взлет, что и в XX.
Но работа предстоит большая. И начинать придется с самого начала.
