Наверное, все происходящее станет понятнее, если мы примем во внимание одну простую вещь: 1990-е годы, видимо, наконец-то подходят к концу. В истории иногда применяют понятие: «долгий век», имея в виду, что реальные особенности, которыми характеризуется то или иное столетие, продолжаются гораздо дольше календарного времени. Так, «долгий XIX век» начинают с Великой Французской Революции, а заканчивают 1914 годом.
Так вот, подобным образом можно выделить и «долгие 1990 годы». Реально это «десятилетие» является, прежде всего, временем того, что можно назвать, как «постсоветский мир». Распад Советского Союза в 1991 году породил довольно редкую в истории ситуацию «абсолютного регресса», по крайней мере, в отдельно взятой стране. Вернее, в том, что от нее осталось. Но при всем этом, что ни говори, успело вырасти целое поколение, а те, кто родились раньше, давно забыли мир, существовавший до этого. И теперь, когда «эпоха 1990» подходит к концу, многие просто не понимают, что происходит.
Особенно тяжело приходится левым. Дело в том, что левое движение на постсоветском пространстве, за исключением, наверное, ничтожного количества людей, вообще не имели своего аналога за пределами данной «эпохи». КПСС, при всей своей неоднозначности, была чем угодно, но не левой партией. Поэтому весь идеологический аппарат левого движения сформировался именно в это парадоксальное время. И теперь, когда оно заканчивается, он, во многом, оказывается бесполезен, если не вреден.
Это может показаться смешным, но еще недавно была очень популярной мысль о том, что «марксизм устарел», что «марксистская методология не работает» и т.д. В этих мыслях не было ни грамма филистерства: марксистская методология действительно не работала в постсоветское время. Разве можно применять какие-либо методы в ситуации, когда капиталисты, казалось, уничтожают капитал вместо его накопления, когда за бесценок продают уникальные заводы, а иностранные фирмы за копейки скупают государственных людей.
Но это означало не неверность марксизма, а исключительность данного времени. Но и его конечность тоже. Жить распродажей советского добра можно ограниченное время – далее это добро кончится. Оно и закончилось. Вернее, его распродажа в один момент стала менее прибыльной, нежели процесс производства. Правда, производства в самой примитивной форме, с минимальным уровнем добавленной стоимости – в виде добычи полезных ископаемых. Что поделаешь – деградация зашла так далеко, что ничего более конкурентоспособного РФ больше производить не может.
Но как бы то ни было, это возвращает российский капитализм в «реальный мир». Россия делается обычной капиталистической страной, со всеми капиталистическими заморочками. И одновременно, она становится страной, довольно точно описываемой «классическими методами». Но при этом огромное количество оставшихся от «предыдущего периода» представлений, мифов и целых политических конструкций оказывается неверным, вернее, полностью непригодным к современной ситуации.
Это, прежде всего, все, что связано с т.н. «слабым государством». Слабым не столько в «классическом смысле», под которым полагают что-то вроде либерального «ночного сторожа», отказывающегося от вмешательства в экономику. Это тоже было, но дело даже не в нем. Российское государство 1990 годов было аномально слабо даже для «ночного сторожа», в том плане, что оно не способно было даже поддерживать минимальный порядок взаимодействия экономических агентов на рынке. Сейчас, наверное, мало кто помнит, что была ситуация, в которой банальный «браток» чувствовал себя сильнее всей милиции, а судьи или прокуроры находились на прямом содержании у местных криминальных авторитетов.
Подобное состояние является, по сути, «запрещенным» для государства при капитализме. Капиталу нужен некий порядок, иначе постоянные «разборки» между «агентами» приведут к огромному росту транзакционных издержек и полному уничтожению экономики. И поэтому логика развития капитализма привела к росту «мощности» полицейской машины. Уже давно никто не жалеет голодных «ментов» в связи с отсутствием таковых, прокуроры давно уже на равных разговаривают с воротилами бизнеса, а судьи подъезжают к работе на машинах, более дорогих, чем у большинства бизнесменов.
Это, напомню, есть норма для капитализма. И не надо о коррупции – при всей ее величине, она – меньшее зло для системы, нежели прежнее «слабое» состояние. Впрочем, о коррупции надо говорить отдельно, она далеко не так проста, как представляется большинству.
Но так же, как для капитализма нормальным является относительно сильная полицейская система, для него является нормой сильная армия. Армия есть один из базовых элементов капитализма, а в современной, наиболее развитой его форме – при империализме – значение армии повышается еще больше. В империалистическом мире капитал уже не довольствуется локальными рынками, он требует дальнейшего расширения. Но в других странах есть свой, столь же прожорливый капитал.
В общем, тут и нужна армия, как средство силового давления. Пока смыслом существования российского капитализма было раздербанивание «советского наследства», разумеется, о подобном никто не задумывался. Но теперь, когда российский капитализм перешел в «классическую» стадию, армия становится важным инструментом. И понятно, что прежнее ее состояние его уже не устраивает.
Ведь чем было российская армия до этого. «Огрызком» советской, со ржавыми танками и древними ракетами. Почти классический «чемодан без ручки», который не «выкидывали» только потому, что было не до этого. Ну, кого бояться при дележе советского имущества. Развитым странам оно, по сути, абсолютно не сдалось, все что можно – покупалось за «малый прайс». В стране, где тысяча долларов была неслыханной суммой, за миллион этих же долларов можно было купить уникальный завод. Какая тут оборона, от кого. Ну, вот конкурентов расстрелять можно было, как в 1993 году или во время войны в Чечне, когда делили чеченскую нефть. Но для этого и ржавые танки вполне сгодятся. И голодные солдаты, занятые, в основном, постройкой дач для генералов. С кем еще воевать, а главное, зачем?
Но для «нормального» империализма такая армия не пригодна. Её превращение в «нормальный» империалистический инструмент началось уже давно, но более-менее в пригодную структуру она, из-за огромной инерции, превратилась только недавно. Война «888» стала первой попыткой российского империализма использовать силовое давление. Но, разумеется, не последней. Конечно, не стоит думать, что российский империализм может попытаться выйти в глобальные лидеры – разумеется, нет. Бросать вызов мировым державам он не способен в принципе, из-за своей экономической структуры. Но на «локальном уровне» российский империализм вполне силен. Поэтому, в отличие от советской, новая российская армия строится сугубо под локальные задачи, но вот их она должна решать хорошо.
Результатом всего вышесказанного явилось то, что прежний образ голодного офицера остался в прошлом, вместе с образом «забитого всеми мента». Вслед за полицейскими, военные входят в средний класс и становятся опорой режима. Это, опять-таки, есть мировая норма, во всех капиталистических странах армия и полиция поддерживаются прежде всего. От США до Пакистана. Да что Пакистан. Если вспомнить саму российскую историю, то до самой революции 1917 года армия была одним из самых высокоснабжаемых элементов государственной системы. И речь идет не только про офицеров – русские солдаты, в большинстве своем, только в армии пробовали мясо и одевались в одежду из хорошего сукна, вместо тех лохмотьев, что носили на «гражданке», только в армии получали приемлемое медицинское обслуживание и овладевали началами грамотности.
Все вышесказанное, в общем-то, есть очевидные утверждения. Но огромная часть российских левых продолжает жить постсоветскими реалиями. В них армия рассматривалась, как объект, требующий защиты, как важный элемент «советского духа», который следовало охранять от правительственных «либералов» — то есть, расхитителей советского имущества. И это не говоря уж о том, что российский солдат был одним из самых бесправных представителей народа – по причине его абсолютной ненужности данным расхитителям. Но теперь эта апелляция к «военной мощи», это страдание о судьбе армии выглядит более чем странно: получается, что левые заботятся о судьбе важного капиталистического элемента. Зачем это им делать, если само государство делает нынче все это гораздо эффективнее. Левые должны понять, что забота об армии есть столь же бесполезное занятие, что и забота о судьбе прокуроров и полицейских – о них и без левых есть, кому позаботится.
Но армия есть всего лишь, как сказано выше, элемент ведения российским империализмом своей внешней политики. И изменение положения армии есть следствие изменения положения внешней политики, как таковой. Многие еще помнят то время, когда базовым направлением последней была сдача всех позиций, где это было возможно. Хотя на первый взгляд, подобные действия отдавали паранойей, на деле, они были продиктованы теми же положениями «искаженного мира 1990 годов». Действительно, если, как сказано выше, главной целью элиты был раздел «советского добра», то какое ей дело до того, что утрачивается положение в мире. Если вчерашний второй секретарь, директор завода или кооператор получал доступ к собственности, превышающей его прежние владения в тысячи и миллионы раз, то ради этого он был готов на все. При этом он понимал, что сколько бы не отняли у
России «большие дяди», он все равно приобретет во много раз больше, нежели имел до этого.
Именно поэтому до определенного времени внешней политикой страны руководил такой странный человек, как А.В. Козырев. Его основной целью было обеспечить поддержку приватизации за рубежом, и с этой целью он справился блестяще. А то, что НАТО получило беспрецедентную фору, что Россия утеряла все рычаги давления даже на постсоветское пространство – все это лишь издержки по сравнению с упомянутой грандиозной сверхзадачей.
И только когда приватизация была завершена, Козырев был заменен на гораздо более «жесткого» Примакова. С этого момента Россия стала вести более жесткую внешнюю политику, разобравшая собственность элита внезапно поняла, что у нее есть теперь «своя страна». Причем, по мере становления российского империализма эта политика становилась более жесткой – капитализм желал защищать свои интересы.
Для многих это казалось возвращением к советскому периоду. Но это было абсолютно не так – советские интересы имели не капиталистическую природу и определялись другими принципами. Именно с изменением этих принципов и связаны многие абсурдные и противоречащие, на первый взгляд, друг другу действия России во внешней политике. С одной стороны, страна повела активную политику на Ближнем Востоке, с другой – снижало свое присутствие во многих местах, вроде закрытия баз во Вьетнаме и на Кубе. Но на деле ничего странного нет – российский империализм, как уже сказано выше, не глобальный, а локальный. Ему нет смысла бороться с США и Европой во всем мире, ему под силу только некий небольшой кусок.
Еще раз – российский «антиамериканизм» не имеет фундаментальных оснований, он связан только с попытками США «влезть» на локальное пространство российского империализма. Во все остальном российский империализм вполне комплиментарен Западу, он поддерживает его везде, где последний не претендует не его интересы. Проблема только в том, что нынешний кризис толкает Запад, и прежде всего, США, на то, чтобы прибирать все имеющиеся «локальные куски». Но это – уже другая тема.
В общем, можно сказать, что российский империализм теперь проводит довольно выгодную России политику. Но для многих российских левых подобный поворот, опять-таки, оказывается непонятен. Во времена Козырева они привыкли обвинять российскую власть в сдаче российских интересов. Общим лозунгом того времени было «Предатели во власти» и борьба с «Пятой колонной», под которой понималась та же власть. И, опять же, можно было сказать, что данная политика была абсолютно адекватной реальности, несмотря даже на то, что никакой «пятой колонны» во власти не было, а был процесс приватизации. Но именно поэтому борьба против «сдачи российских интересов» была при этом борьбой против приватизации, как таковой.
Но приватизация давно закончилась, собственность поделена и российская власть более-менее, но принялась защищать свои интересы, а затем, как сказано выше, даже пытаться обеспечить их в других странах. И в этой ситуации прежний вектор левого движения, направленный против «национал-предателей» теряет прежнее значение. Защиту русских интересов у правительства получается гораздо лучше, чем у левых, поэтому их попытки перехватить и тут инициативу выглядят чем дальше, тем более жалкими.
Как апофеоз этих попыток остаться в 1990-х годах выглядят, например, действия небезызвестной «Сути времени» Кургиняна, смешные и нелепые по сравнению с государственной политикой страны. Достаточно сравнить действия «вежливых людей» с кургиняновским «парадом», для того, чтобы понять, почему левым не стоит влезать в эту область.
В общем, не исчерпывая полностью тему завершения «долгих 1990-х годов», кое-какие выводы сделать можно. Во-первых, стоит понять, что происходящие изменения носят системный характер, и как бы мы к этому не относились, жить категориями «постсоветского мира» уже нельзя. Да, он продолжался долго, пожалуй, аномально долго, никто не предполагал, что переход к капитализму продлиться более нескольких лет. Но что случилось, то случилось. Надо сказать также, что изменениями во внешней политике переход от «постСССР» к капитализму не ограничится, не менее важные изменения происходят внутри страны.
Но это тема отдельного разговора, скажу лишь, что сейчас внутренняя перестройка только намечается, но уже очевидно, что ее результаты будут значительно отличаться от привычного нам состояния. И левых тут ждет такой же сюрприз, когда привычные им по 1990-м категории перестанут работать В качестве примера скажу, что рухнет привычное представление о «нищих учителях и врачах», вообще о «нищих бюджетниках». Но это не будет означать, как может показаться, огромного роста благосостояния, это будет означать только переход к капитализму. Но об этом надо говорить отдельно. Сюрпризов тут будет немерено…
И напоследок – самое важное. Переход России к капитализму в империалистической форме является, безусловно, прогрессивным шагом. И поэтому этот шаг приближает Россию к социализму – а какие-либо «рецидивы» «переходного периода», «возврата в 1990-е годы», наоборот, отдаляют.
Это кажется странным, но такова диалектика бытия. В качестве подтверждения можно привести вывод, сделанный из сказанного выше: пока шли «долгие 1990-е годы» левые занимались чем угодно – защитой армии, борьбой за территориальную целостность страны, защитой патриотических ценностей – но только не классовой борьбой. Это было естественно – в свете защиты интересов трудящихся в 1990-е годы борьба за усиление государства казалась (и, даже в некотором смысле, была) важнее классовой борьбы. Но теперь очевидно, что государство вполне может справиться со своей защитой само.
А левым имеет смысл заняться тем самым действием, который имеет прямое отношение к приближению социализма — классовой борьбой. И, для начала, необходимо заняться формированием самого классового сознания у угнетенных классов. Но об этом надо говорить отдельно…
