Изначально я не собирался писать эту часть. Но происходящее вокруг – и прежде всего, странное отношение к современной российской власти – заставило меня это сделать. Последние события показали, что огромное число людей питают надежду на то, что тот жесточайший системный кризис, в котором находится наше общество, может быть разрешен в рамках существующей системы (вплоть до того, что от современной власти ждут строительства социализма!). Мне не хочется разрушать эти надежды, но они, ИМХО, только мешают адекватному пониманию реальности, и самое главное, изучению данного кризиса и поиску путей его разрешения.
* * *
В предыдущих частях я рассмотрел проблему выхода общества из состояния кризисного предсмертного состояния путем пересборки своей структуры, а так же привел два примера из истории нашей страны, когда ей удалось поступить именно так. Это «слабый» и «сильный» вариант – реформы Петра Великого и Революция 1917 года. В обоих этих случаях страна смогла избежать практически гарантированной гибели, связанной со столкновением с изначально более сильным противником – Западом. Это два случая, конечно, сильно различаются – при Петре ставился вопрос выживания в течении нескольких десятилетий (причем, в ближайшей перспективе – только потеря нескольких важных территорий), а во время Революции – в течении даже не нескольких лет, а нескольких месяцев. Но ответ, на этот ключевой вопрос в обоих случаях был один: прежняя элита оказывалась полностью не способной найти выход из сложившейся ситуации. Особенно хорошо это заметно по последнему примеру, когда в течении всего 1917 года (да и после него, если рассматривать Белое движение) было сделано множество попыток решить проблему сохранения страны с сохранением имеющейся элиты.
Результат был отрицательным. Это очень хорошо заметно при рассмотрении Белого движения, которое предполагал именно такой путь. Как не удивительно, но Белый Проект был построен на тех же предпосылках, что и Красный, а именно — выкинуть высокоэнтропийную часть общества и сформировать новое ядро на основании низкоэнтропийной части. В качестве последней выступали патриотически настроенные офицеры и представители образованной части общества (у красных в качестве основания для ядра выступали рабочие). Но несмотря на это, «белая пересборка» не удалась, и этот проект оказался одним из самых больших «фейлов» в нашей истории. Несмотря на то, что в рядах Белой Армии оказалось, действительно, значительная часть офицерского состава Империи, несмотря на то, что эта часть была настроена исключительно патриотично, несмотря на то, что белые имели определенную (порой значительную) поддержку со стороны западных держав, они не только проиграли, в конце-концов, красным, что было бы еще ничего. Еще более важно тут то, что при кажущейся высокой негэнтропии Белая Армия очень быстро прошла путь деградации от борцов за «Спасение России» к отрядам, занимающимся грабежом и экзекуциями как самоцелью. И это -армия, лучшее, что было у Белых, так как ничего другого у них не было вообще. Что же касается их государственного строительства, тот тут положение еще печальнее — они умудрились не просто «скопировать» Империю перед своим концом, со всей ее коррупцией и казнокрадством, но и превзойти ее в этом. Поэтому поражение белых было делом времени.
А вот красные, напротив, сумели выйти на «восходящий» участок: от полупартизанской борьбы начала Гражданской войны перейти к строительству собственного государственного механизма. Уничтожение элиты – как системы, оказалось необходимым условием успешного переформатирования. Во избежание кривотолков, сразу скажу – уничтожение системы не означает уничтожение ее элементов, подавляющее большинство бывших элитариев остались живы (с поправкой на общую опасность в году Гражданской войны, с ее голодом, болезнями и бандитизмом). Более того, огромное число прежних элитариев инкорпорировалось в новую создаваемую систему, и даже заняли в ней достаточно высокие места – с учетом изначально более низкой иерархичности данной системы. Но при этом одно оставалось неизменным – это инкорпорирование происходило на условиях отказа от всех прежних представлений и норм, при условии принятия правил нового режима. Условно говоря, о своем вхождении в «старую» иерархию лучше было вообще забыть, или хотя бы не афишировать это – и этого было достаточно для нормальной жизни.
* * *
Успех красных и неуспех белых прекрасно показывает оба условия, которые требуются для успешной общественной пересборки: наличие определенного негэнтропийного ядра, вокруг которого будет выстраиваться будущая общественная система. И одновременно – невключенность этого ядра в прежнюю систему иерархии. Идея о том, что можно очистить прежнюю элиту от разложившихся элементов и на ее основании выстроить общество – потерпела однозначный крах. Если вначале Белое движение было объединением патриотов, то по мере его развития оно удивительным образом «обрастало» всеми теми болезнями, что имелись в «старой России»: от хитроумных дельцов, проворачивающих свои делишки под прикрытием разговоров о «Спасении Родины», до появления открытой ненависти к «черни» и банального антисемитизма. Понятное дело, все это нисколько не способствовало победе «Белого Дела», но ничего поделать с подобным было невозможно: в отличие от Красного проекта, Белый основывался на консерватизме, как базовой идеологии.
Именно тут и лежит ключ к пониманию исхода Гражданской войны. Он банален: пересборку общества нельзя выполнить на базе консервативных ценностей. Данный вывод кажется более чем тавтологией: действительно, пересборка уже по умолчанию означает, что новое общество будет иным, нежели прежнее. Но вот «белодельцам» это было не очевидно, и они (по крайней мере, многие из них, кто действительно хотел спасения страны) клали свои силы и жизни ради изначально провального дела. Кстати, данная ситуация не говорит о том, что победа красных была запрограммирована – совсем нет, провальность проекта белых состояла в том, что он никогда не смог бы быть реализован. И если бы красные не сумели «выйти на восходящий режим», то падение страны в пучину хаоса продолжилось бы, с соответствующим результатом. Тут можно отметить, что невозможность «консервативной пересборки» крайне важна: она однозначно отсекает огромную часть «пространства решений». При учете ее становится ясно, почему Российская Империя оказалась обречена, начиная с Александра Третьего уверенно придерживающегося данного курса. Впрочем, о проблемах Российской Империи я уже писал, поэтому повторяться не буду. К тому же, существует гораздо более актуальная проблема, нежели разбор того, что было сделано не так более чем сто лет назад. Дело в том, что именно консерватизм является основанием всей современной российской политической жизни.
Да, нынешняя российская (и вообще) постсоветская «метаидеология» — антисоветизм – представляет собой не что иное, как вариацию на консервативную тему. Данное утверждение может показаться сомнительным – действительно, каким консерватизмом может быть антисоветизм, если он изначально направлен не на «консервацию», но на разрушение существовавшего в свое время режима. Но все объясняется просто: консерватизм, как таковой, не означает пассивного отказа от изменений, напротив, он заставляет своих приверженцев стремиться к активному продвижению своих базовых ценностей. Эти ценности – собственность, семья, религия, государство – все то, что по мнению консерваторов являлось основанием для существования человека в течении тысячелетий. Впрочем, все они могут рассматриваться, как «функция» одной суперценности – иерархического общества. Консерватизм выступает именно как защита иерархии, как признание ее высшей ценностью – и ради этого вполне способен и на слом существующего режима. Исламская революция в Иране, например, привела к падению шахского монархического режима – казалось, куда уж более консервативного. Но на деле ее сторонники пришли к еще более консервативному по своей сути, фундаменталистскому обществу, которое было более иерархично – к социальной иерархии тут прибавлялась иерархия религиозная.
Аналогом исламской революции и следует рассматривать события конца СССР. Только в качестве желаемой иерархии, к которой стремилась советская элита, выступала иерархия не религиозная, а социальная (что естественно, в отличие от шахского Ирана, в СССР с иерархией было очень плохо, и поэтому выбор консерваторов пал на самую «естественную» из возможных иерархий). Впрочем, и религия в это же время расцвела ярким цветом. Правда, религиозность позднесоветских граждан была весьма специфической. Она не была привязанной к какой-то «официальной» конфессии или религиозной системе: некоторая часть «позднесоветских верующих» называло себя православными, но даже они мало знали о каких-либо религиозных канонах (начиная с Символа Веры). Большинство же считало себя сторонниками идей о некоей «высшей силе», которая определяет жизнь человека, произвольно ассоциируя ее с Христом, Буддой (как богом!!!), Кришной или другими известными божествами. Впрочем, «странную религиозность» позднесоветского человека мы можем наблюдать и по сей день.
Как и следует при «консервативном подъеме», конец СССР характеризовался ростом интереса к остальным составляющим традиционного мира, и прежде всего, к собственности и семье. О собственности, впрочем, надо говорить отдельно, поскольку это была альфа и омега позднесоветского мира, слово «хозяин» казалось решением всех проблем: почему завод плохо работает – потому, что «нет хозяина» (ага, а когда хозяин появился, завод вообще закрыли и продали на металлолом!). Что же касается семьи, то как не странно, именно в это время СМИ одно за другим изливали «тонны страданий» на эту тему: и тяжело теперь создать семью (причем, иногда прямо утверждалось, что причина этого — в разрушении института сватовства), и распадается она теперь очень часто (вот уходит презренная жена от избивающего ее мужа, хотя еще лет двадцать назад это считалось нормой), и дети растут теперь без семейного воспитания (а после войны, когда отец погиб на фронте, а мать вкалывала до седьмого пота, видимо семейное воспитание было больше).
Разумеется, это не означало, что на «семейном фронте» в то время все было благополучно. Но огромное внимание к этому вопросу, равно как и к вопросу «нравственности» и «духовности» свидетельствовало об определенном сдвиге в постсоветском сознании. Консервативное восприятие позднесоветского человека проявлялось и в других вещах. Например, если семья практически обожествлялась, то производство наоборот, практически демонизировалось. В той же мере, как вера во всевозможную мистику была признаком «хорошего тона», положительное отношение к индустрии стало признаком тона плохого. Промышленность рассматривалась, как некое проклятие, висевшее над страной – это верный признак господства консерватизма, который тяготеет к «сельской пасторали» (Редакция: Или это ощущение того, что социалистический принцип производства должен строится на других, постиндустриальных формах, так как индустриальный способ производства пресушь обществу капиталистическому). Через «фильтр» консервативных ценностей мир приобретал забавные очертания: например, индустриальное сельское хозяйство оказывалось менее «выгодным», нежели традиционный семейный надел. В печати шли сплошные славословия неким «фермерам», которые на порядок эффективнее колхозов, и самое главное, под видом этих фермеров подразумевались не современные индустриальные хозяйства (чем на самом деле являлись фермеры, начиная с XIX века), а некий вариант парцеллярного крестьянского двора. Тут возникали даже такие нелепые конструкции, как идеи о перепроизводстве тракторов в СССР – хотя информация о насыщенности тракторами западных хозяйств была прекрасно доступна. Появлялись даже статьи о благости вспашки земли односошным плугом с конной тягой – в экологическом плане (о «результативности» этого метода, естественно, не упоминалось).
Кстати, пресловутая «экология» стала так же одним из любимых «коньков» позднеесоветских консерваторов. «Экологическое мышление» рассматривалось, как один из путей борьбы с «проклятой советской промышленностью», которая, как было известно каждому позднесоветскому человеку, ничего не производит, а только потребляет ресурсы и загрязняет окружающую среду. Забавно, кстати, что одним из предметов ненависти позднеперестроечного обывателя была добыча нефти и газа – если бы ему тогда предложили их уничтожить, то он бы с радостью согласился. Впрочем, нефть и газ «пощадили» – а вот атомную энергетику прижали весьма сильно, порой с очень серьезным ущербом себе, как в Армении. Но при этом все «экологические вопросы» ограничивались исключительно сферой производства: если тяжелая индустрия мнилась некоей экологической катастрофой, то вот частное потребление таковым не считалось. Например, никто не видел экологической катастрофы в увеличении числа автомобилей. А такая экологическая проблема современного мира, как мусор, и в частности, огромное обилие упаковки, не просто не вызывала возражений, а напротив, яркая упаковка всячески приветствовалась. Очевидно полагалось, что она производится в «королевстве эльфов» напрямую из солнечного света. Впрочем, как уже сказано выше, само понятие производства «выбрасывалось» из общественного сознания, и о нем просто не задумывались. О важности производства вспомнили только тогда, когда его развал принес реальную нищету миллионам человек, а до этого все эти заводы и фабрики, фермы и электростанции практически никого не интересовали. И это при том, что подавляющее большинство советских граждан работали на этих же заводах и фабриках!
* * *
Впрочем, о позднесоветском консерватизме, как об основании антисоветской идеологии, можно говорить долго, это отдельная большая тема. Тут же она нужна только для того, чтобы показать, почему пересборка позднесоветского общества оказалась невозможна. В результате чего оно так и не смогло преодолеть тот кризис, что поразил страну в последние годы существования СССР, и перейти от разрушения к созиданию. Страну спасло лишь то, что многие из созданных в советские времена подсистем сохранились и позволили продлить агонию еще на четверть века. Консервативная составляющая антисоветизма обеспечила консерватизму привилегированное положение в постсоветский период. В этом плане неудивительно, что все установившиеся на месте бывшего СССР режимы неизбежно ориентируются именно на консервативные ценности – в той или иной степени, все они неизбежно аппелируют к некоему «великому прошлому». Режим, установившейся в России, тут не исключение – иного быть не может. Разумеется, при этом все разговоры о некоей грядущей модернизации выглядят забавно – но что делать, это родовая черта нашего постсоветского мира, мира «хозяев» и иерархий.
Именно поэтому ожидать какой-либо пересборки общества от любых «системных» сил невозможно. На самом деле, это очень грустный вывод, потому, что разумеется, хочется обойтись минимальными разрушениями. Именно поэтому весь постсоветский период существует мечта о некоей «революции сверху», которая смогла бы выполнить перестройку постсоветского общества с наименьшими затратами. Но никаких оснований для возможности подобного действия нет: в нашем обществе не существует никакой системной силы, не связанной с базовой, антисоветской – и следовательно, консервативной идеологией. В этом случае очень смешно выглядят постоянные ссылки на опыт петровских реформ: смысл их как раз и состоял в отказе от консервативной политики с опорой на «системную», боярскую элиту и заключался в выстраивании новой элитной системы (дворянства). Тонкость состояла в том, что основные массы населения в этом процессе не затрагивались – в связи с особенностями феодального общества и феодального производства. Тут даже не имеет смысла затрагивать отношение «старой» элиты и самого Петра, которые были, мягко сказать, не самыми дружескими (молодой царевич несколько раз подвергался серьезной опасности), но это уже мелочи. Важно другое – петровские реформы, при всех своих недостатках и половинчатости опирались на новые, созданные Петром подсистемы, которые оказались более негэнтропийными, нежели старые. Условно говоря, «знание» и «служение Родине» неизбежно победили «вотчину» и «дедовские традиции».
* * *
Современно общество подобную процедуру пройти уже не может. И прежде всего, потому, что современное производство требует перестройки уже всего общества в целом, не ограничиваясь одними верхними слоями. Такое состояние было уже в начале XX века, такое состояние остается и сейчас. Более того, даже по сравнению со временем Революции 1917 года связность и сложность современного общества выросла настолько, что предполагаемая пересборка должна затронуть намного большее число подсистем. Например, мелкотоварное крестьянское хозяйство Революция, по сути, прошла стороной (продотряды, конечно были проблемой, как и банальный бандитизм. но саму структуру хозяйства они не затрагивали). Теперь этого нет. Данная ситуация означает, что никакой экономической основы консерватизма (наподобие того, как казацкое хозяйство выступало опорой для консервативного Белого Проекта) быть не может. Поэтому передерживание консервативной идеологии современным обществом является полностью ошибочным.
И одновременно, оно не может выделить сколь-либо несвязанного с современной элитой «негэнтрапийного ядра», на основании которого можно было бы выстроить что-то, подходящее для пересборки. Это, я думаю, известно большинству граждан нашей страны. Нынешний «верх» общественной пирамиды выстроен из лиц, прошедших через достаточно четкий «иерархический фильтр» — это люди, обладающие одним умением – борьбой за контроль над собственностью, иные попасть в этот «верх» просто не могут. А поскольку, конкурентная борьба за блага есть, по умолчанию, разновидность самой что ни на есть энтропийной деятельности, то поиск «негэнтропийного ядра» в этой среде сходен с поиском пальмовых рощ в Антарктиде. Т.е. даже при очень сильном желании, нынешняя власть оказывается не способна на пересборку общественного устройства. Даже под угрозой собственного физического уничтожения. Так что странная надежда на то, что Путин, «испугавшись Гааги», примется строить социализм (или хотя бы, на манер Петра, заменит нынешнее разжиревшее «боярство» на какое-нибудь более-менее «работоспособное» дворянство), не имеет ни малейшего шанса на существование. Путин вообще мало что может изменить, властная пирамида и элита вообще, имеет собственную логику, и даже самый что ни на есть самодержавный правитель не может эту логику изменить.
Что же касается самой возможности пересборки в стране, то тут «не все так однозначно». Пример Революции 1917 года показывает, что пересборка может произойти и при огромном росте общей энтропии, в том числе, и при сильно разложившейся элите. Общество редко когда доживает до «полного разложения», элита, как правило, «сгнивает» гораздо раньше. Это означает, что даже в «гнилом» обществе существует немалое количество здоровых сил, которых вполне хватит на то, чтобы «пересобрать» общество. Подобное состояние – консолидация вокруг негэнтропийного проекта – очень хорошо наблюдалось во время Революции, когда в обществе протекал процесс стихийной «негэнтропизации» (в противовес стихийной «энтропизации») – постепенный переход огромного числа желающих созидания людей на сторону большевиков. Вначале это коснулось рабочих, а потом и остальные слои населения, вплоть до офицеров и дворян. Это естественно – человек, как разумное существо, в целом, стремится к меньшей энтропии, и если определенное «негэнтропийное ядро» – локус будущего – существует, это дает очень большую надежду на выздоровление.
* * *
Впрочем, детальное рассмотрение современного общества, существующих в нем сил, а уж тем более, попытка предсказания его развития – это отдельная большая тема. Пока же могу сказать, что говорить о смерти России нельзя, страна имеет еще значительное количество здоровых составляющих, на основании которых и может быть произведена желаемая пересборка. Но вот что можно сказать с полной уверенностью – так это то, что она будет произведена на иной идеологической основе, нежели господствующий теперь антисоветизм и консерватизм. Этот путь – путь к смерти, и неспособность существующей власти его преодолеть однозначно выбрасывает ее из списка будущего спасительного «ядра». Впрочем, как и другие антисоветские силы…
