Только недавно закончив цикл про особенности современного прогресса («Кризис, которого нет»), я думал, что в ближайшее время вряд ли вернусь к этой теме. Однако эта «надежда» оказалась напрасной. Дело в том, что совсем известный левый либерал puffinus написал пост на тему «почему левые должны любить США». Подобное утверждение, на первый взгляд, выглядит как жесткий троллинг, однако на самом деле, данный автор поднял весьма серьезную проблему. Для лучшего ее понимания позволю процитировать часть его текста:
«…Ведь ясно же: капитализм ближе всего подошёл к своему падению (но позитивному падению — то есть переходу на более высокую стадию развития) именно там, где он наиболее развит, то есть в США и Западной Европе. Это вообще-то такая лютая банальщина, от которой у любого марксиста должно скулы сводить. А вот поди ж ты…
…Консервативные и антикоммунистические настроения в США и других странах — это вообще такая ерунда, на которую и несколько слов тратить жалко. Прогресс общества определяется вовсе не тем, кто каким флагом размахивает и за какую партию голосует. Важен уровень экономического развития….»
То есть, Пуффинс утверждает, что США является наиболее «близкой» к коммунизму страной, поскольку она достигла максимального развития производительных сил. Несмотря на свой абсурд, данное утверждение восходит ни к чему-нибудь, а к работам классиков марксизма. В частности, сам К. Маркс в своей работе «К критике политической экономии» утверждал, что:
«В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные необходимые отношения, независимые от их воли, производственные отношения, соответствующие определенной стадии развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений образует экономическую структуру общества».
Но означает ли это, что Пуффинус в своей апологетике США действительно исходит из учения К.Маркса? Как не странно, и да, и нет. В реальности подобная трактовка этого момента марксистской теории не является сколь-либо экзотической. Напротив, еще недавно – в период позднего СССР – она была более, чем популярна. И лишь почти полное «выпадение» марксизма из постсоветского общественного сознания привело к ее исчезновению . Но в период своей популярности эта мысль успела послужить одним из элементов если не формирования идеологии антисоветизма, то, по крайней мере, одним из способов легитимизации этой идеологии в широких «интеллектуальных слоях». (Поскольку, через данный момент одновременно постулировалась и «неправильность» русской Революции, произошедшей в недостаточно развитой для нее стране, и невозможность достижения коммунизма в СССР связи со «значительным технологическим отставанием» его от западных стран).
* * *
Однако распространённость и «естественность» подобного утверждения, при всем прочем, не является следствием его верности. Дело в том, что тут упускается одна тонкость, которая, на самом деле, полностью меняет ситуацию. Дело в том, что марксизм, как таковой, построен на основании диалектики. И, следовательно, его базовые утверждения являются диалектическими. Позднесоветский обыватель же, рассматривал их в рамках традиционной, «линейной» логики. Именно тут кроется причина того, что имеющееся (якобы) знание марксизма широкими массами не только не помогло позднесоветским людям выбрать правильный путь развития страны, но и привело его к современному катастрофическому состоянию.
Дело в том, что переход от «линейного» к «диалектическому» оператору полностью меняет всю картину. Вместо того, чтобы однозначно поставить производственные отношения в подчиненное состояние к производительным силам – как выходит из «линейной» трактовки данного утверждения – мы получаем взаимосвязанное, диалектическое их развитие. Разумеется, для Маркса, выросшего на классической немецкой философии, и впитавшего в себя основы ее формальной логики, этот переход к диалектическому мышлению давался нелегко (Вернее, не к мышлению –Маркс блестяще им владел – но к описанию результатов этого мышления. В том же «Капитале» например, можно увидеть, как трудно ему было изложить результаты «рекурсивных» взаимодействий капитала.) Однако еще в «Немецкой идеологии» он приводит утверждение, что устаревшие производственные отношения являются тормозом для развития производительных сил – т.е. последние выступают не как единственная и независимая ни от чего причина общественного развития – но как составной элемент в особой системе диалектического взаимодействия.
То есть, как развитие производственных сил является источником для развития производственных отношений, так и наоборот – производственные отношения выступают источником для развития производительных сил. Понимание данного момента является, ИМХО, ключевым во всей марксистской теории, поскольку дает возможность к объяснения всего хода человеческой истории. Именно из вышеуказанной взаимосвязанности производительных сил и производственных отношений выводится сама концепция классовой борьбы, как базисного момента в человеческой истории. Действительно, с точки зрения «линейной интерполяции» вся эта «борьба угнетенных» кажется мелкой рябью в грозном потоке цивилизации. Возникают и рушатся царства, династии меняются, как перчатки, вспыхивают то тут, то там войны разной степени интенсивности, нищие пророки становятся основателями великих религий – какая тут может быть классовая борьба? Ну, в крайнем случае, очередные военные действия, при этом не особенно интенсивные….
Однако все не так просто. Если признать, что, как сказано выше, История представляет собой взаимозависимое развитие производительных сил и производственных отношений, то значение классовой борьбы меняется. Дело в том, что взаимовлияние обеих сторон друг на друга приводит к появлению положительной обратной связи, которая резко повышает нелинейность данного процесса. Если же сюда прибавить еще и отрицательную обратную связь, которой охвачена любая социальная система (т.е. механизмы, поддерживающие ее стабильность), то можно понять, насколько сильной оказывается «турбулентность развития». И именно в этом плане выступление угнетенных классов оказывается реально важным, поскольку они, как правило, способствуют сдвигу системы во вполне определенном направлении. Впрочем, это уже тема, выходящая за рамки поставленного вопроса.
* * *
Нам же, в данном случае, интересно то, что вполне возможно такой момент существования общества, когда производительные сила и производственные отношения не соответствуют друг другу – когда система еще не «отыграла» эту разницу (в ту или иную сторону). Как не удивительно, но при определенном стечении обстоятельств такое состояние может продолжаться достаточно долго. В этом случае можно говорить о возникновении неких «локальных формаций» — т.е. обществ, которые в данный конкретный момент имеют, например, более высокий уровень развития производительных сил, нежели это может определяться уровнем развития общественных отношений. Классическим примером подобного явления может быть назван т.н. «средиземноморский капитализм» — ряд итальянских (в основном) городов-государств, которые в период XIII-XV веков имели значительное число признаков капиталистических обществ.
(Редакция: Также, мы можем вспомнить достаточно большое количество обществ и цивилизаций которые приняли устойчивое положение и перестали развиваться или начали деградировать, так например произошло с Индией после X века, так произошло с заселившими Австралию племенами которые со временм утратили технологии обработки камня и строительства кораблей, и с многими другими. Переход к новой формации представляется абсолютно не возможным, без носителей идеологии новой формации, без аристократии не возможен был переход к феодализму, без буржуа не возможен был переход к капитализму и так далее. Более того, общественное сознание не всегда является отражением общественных отношений, так например среди военных третьего Рейха было распространено рабовладельческое общественное сознание, так как им обещали землю и рабов на оккупированных территориях после победы, хотя в самой Германии никакого рабовладения не было как явления.)
Наиболее ярким примером тут является Венеция. После падения Византии (к которому Венеция приложила немалые усилия) эта аристократическая республика оказалась одной из самых значительных сил в регионе. Причем, что особенно важно – ее сила состояла не в привычном для Средних веков количестве пахотных земель с «прикрепленными» к ним крестьянами, а в наличии того, что впоследствии будет названо «капиталом». Т.е., богатства, но не просто в виде золота и драгоценностей (как это понималось в то время), а в виде сложной торговой системы, включающей в себя налаженные торговые связи, банки, корабли, склады и фактории по всему региону и т.д. Самое же интересное тут то, что этот капитал, как не удивительно, порождал многие элементы капитализма – строя, который в мире появится только через несколько веков.
Например, венецианские купцы – как и купцы других средиземноморских республик – могли пользоваться почти современной формой кредита. При этом запрет на ссудный процент, установленный Католической церковью обходился через систему возвратных векселей. Венецианцы одними из первых стали использовать принцип «двойной записи», которая позволила значительно усложнить систему торговли. Впрочем, инновации касались не только торговой сферы: например, Венеция еще в XIV-XV веках внедрила «поточный» способ строительства кораблей с высокой степенью разделения труда. В знаменитом венецианском Арсенале времен расцвета Республики работало до 16 тыс. человек – промышленные предприятия подобного масштаба появлялись лишь в конце XIX века.
Следствием этого было необычайное по тем временам богатство Венеции и иных итальянских республик (Генуи, Флоренции, Пизы и т.д.). Что в свою очередь вело к расцвету культуры, тому самому, что в дальнейшем привело к появлению Возрождения. В то время когда в остальной Европе господствовали прежние средневековые представления, с их жесткой подчиненностью религиозным догмам, в Италии создавалось высокое искусство, жили и работали многочисленные художники, поэты, мыслители. «Средиземноморский капитализм» порождал немыслимую по средневековым нормам свободу нравов – как в «личной сфере» (вспомним «Декамерон» Бокаччо), так и в сфере мышления.
В общем, стороннему наблюдателю (например, путешественнику во времени) могло бы показаться, что именно Средиземноморский регион станет первым, кто перейдет к новой форме хозяйствования. Однако этого не случилось. Более того, именно средиземноморский регион оказался тем местом, который задержался в предыдущей формации дольше всех в Европе. В регионе, в котором уже XIV веке существовал практически полноценный капитализм, с банками, массовым производством (ну и что, что в отдельных очагах, вроде венецианского Арсенала, так и в других странах вплоть до XIX века капиталистические производства были «очаговыми») и активной международной торговлей, в «просвященном» XVIII веке и даже в следящем столетии оказывался самый что ни на есть «кондовый» феодализм. Со всеми его «прелестями», вроде всесилия землевладельцев или полным господством религиозных норм.
При этом – что очень важно – следует заметить, что Средиземноморский регион не переносил никаких «серьезных» катастроф – природных и социальных. Деградация не была следствием, скажем, массированных землетрясений, всеобщих похолоданий или необычайной засухи. Даже нашествия варваров – и того не было. Что же касается всеобщих эпидемий «черной смерти», то они не могут быть признаны причиной наступившей деградации – так как эти эпидемии сотрясали всю Европу, да и до определенного времени Италия прекрасно оправлялась после них. То же самое можно сказать про завоевания региона испанцами. Они были, скорее, следствием падения региона, утраты им своего прежнего богатства и способности противопоставлять враждебному действию свои силы.
* * *
В чем же тогда лежит причина заката «средиземноморского капитализма»? На самом деле, никакой загадки тут нет. Как это не может показаться странным, но многие элементы капитализма периодически встречались в иных формациях. Причем, зачастую они могут быть выражены настолько сильно, что, например, тот же Бродель предлагал считать капитализм существующим чуть ли не с самого момента возникновения человечества. Впрочем, Бродель и другие историки подразумевали под капитализмом нечто иное, нежели Маркс – ведь и для него не было откровением существование тех же средневековых «торговых республик». Однако в качестве особой формации они, так же, как например, те же финикийские города, никогда не выделялись.
Дело в том, что та же Венеция или Генуя могла существовать исключительно, как локальное явление. При всей их кажущейся эффективности не следует забывать главного – того, что они существовали исключительно, как посредники в сверхприбыльной средиземноморской торговле. Да, «среднеземноморский капитализм» мог показывать необычайные результаты, сравнимые с теми, что стали доступными остальному миру только через несколько столетий (например, указанное выше поточное производство) – но оно могло существовать исключительно за счет «подпитки» от иной формы хозяйствования (в данном случае – от чрезвычайно высокой нормы прибыли в торговых операциях). Именно для этой цели требовались корабли в Арсенале – неудивительно, поэтому, что при всем высоком владении технологией кораблестроения Венеция не смогла создать судно, пригодное для океанского плавания.
Кстати, крайне показательно то, что «средиземноморский капитализм» не являлся капитализмом в полном смысле слова, несмотря на ссудный процент и двойную запись показывает отсутствие главного капиталистического свойства – стремления к торговому расширению, выходу на новые рынки. Нет, конечно венецианцы или генуэзцы были не прочь присоединить к своим владениям те или иные территории, но исключительно в своей «сфере» (связанной с торговлей с Востоком). Удивительно, но выйти за пределы созданной Византией (а, по сути, еще Римской Империей) Ойкумены они не смогли. Например, генуэзцы сумели «присвоить» себе бывшие византийские колонии в Крыму, но «двигаться дальше» даже не пытались.
Пресловутое путешествие Марко Поло оказалось лишь незначительным эпизодом, о котором вряд ли кто вспомнил, если бы не запись его рассказов автором рыцарских романов, с которым он оказался в одной камере после попадания в плен к генуэзцам. А так – знаменитый сейчас путешественник по возвращению вернулся к самой, что ни на есть, обычной жизни – даже умудрился повоевать с Генуей, в результате чего и оказался в тюрьме. Его путешествие не оказало никакого воздействия на жизнь соотечественников. Кстати, о Генуе – самый знаменитый генуэзец – Христофор Колумб – как известно, не смог убедить своих соотечественников на организацию знаменитой экспедиции. Пришлось ему просить помощи у феодальной и «реакционной» Испании – которой и досталась честь стать страной-открывателем Нового Света. Да и «второй по значимости» маршрут – путь вокруг Африки в Индию – проложили не венецианец или генуэзец, а португалец Диаш. Что так же символизирует…
Из вышесказанного можно понять, что реально привело к «закату Средиземноморья». С наступление эпохи Великих Географических открытий, которая знаменовала начало новой, капиталистической эры, начался период падения «средиземноморского капитализма». Новые маршруты привели, во-первых, к падению нормы прибыли в торговле с Востоком, а во-вторых – к соответствующему изменению базовых торговых маршрутов с континентальных на океанические. И оказалось, что без «внешнего вливания» существующая система оказывается неэффективной – вернее, оказывается, что никакой системы не существовало, а были лишь отдельные элементы более прогрессивных отношений. «Средиземноморский капитализм» не являлся самодостаточным, он был, по сути, менее эффективным, нежели архаичная феодальная система «континента». Именно отсюда вытекает его неспособность к расширению из «высокоэнергетичного» ареала, а равным образом и неспособность к масштабированию.
* * *
Все вышесказанное позволяет понять – в чем же, все-таки, состоит суть социально-экономической формации. А состоит она в том, что формация представляет собой комплексную самодостаточную систему, способную существовать в достаточно широком диапазоне условий. Т.е., систему относительно сбалансированную, в которой большая часть ресурсов тратится не на согласование несоответствия между разными частями, а на полезную работу. Разумеется, это не означает, что несбалансированные системы существовать не могут – на самом деле, при некоторых условиях они успешно существуют, а в «переходных» моментах (вроде Темных Веков) вообще можно говорить только о них. Но вот обеспечить дальнейшее развитие они не могут. Правда, тут следует сказать, что они «исторически небезполезны» — многие освоенные той же Венецией технологии, вроде «двойной записи» сыграли важную роль в становлении капитализма. Но, понятное дело, уже в другом месте и в другое время…
Таким образом, можно сказать, что превышение уровня производственных сил не всегда приводит к появлению новой формации. Именно это можно и нужно сказать про США. Впрочем, помимо «венецианского варианта» — т.е., нахождения в условиях некоего высокоэффективного источника существования (для Венеции – монополия на средиземноморскую торговля, для США – использование доллара в качестве валюты международных расчетов – впрочем, контроль над значительной части мировой торговли тут тоже есть) для этой страны работают и иные механизмы, о которых следует говорить отдельно. Часть из них я разбирал в цикле «Кризис, которого нет». Речь идет о том, что большинство современных «высоких технологий» представляют собой следствие соперничества между СССР и Западом. Т.е., то, что можно назвать «тенью СССР», и которые никогда не появились бы, если бы Советского Союза не существовало.
(Редакция: Помимо прочего, капитализм глобален, а сам капитал, космополитичен, и если на данный момент условным центром капитала выбраны США, ничто не помешает капиталу, ради своего сохранения, изменить центральное место дислокации и переехать скажем в Азию… Как в своё время капитал ост-индской компании перебирался из Голландии в «Туманный Альбион», с учётом того, что эти две страны вели прямую войну друг с другом…)
Впрочем, подробный разбор нынешнего доминирующего положения США – это отдельная большая тема. Пока же можно отметить то, что, несмотря на страстное желание многих левых, ожидать «прямого перехода» высокого уровня технологического развития в новую социально-экономическую формацию, бессмысленно. Впрочем, это относится не только к левым – огромное количество сторонников т.н. гуманистического и даже трансгуманистического направления так же считают, что высокий технологический уровень, сам по себе, станет основанием некоего системного перехода, превращающего современных обывателей в сверхлюдей (или, по крайней мере, разрешающего все современные проблемы).
* * *
В общем, можно сказать, что сам по себе относительно высокий уровень развития производительных сил еще не означает близости к более совершенной формации (хотя он и играет в общественном развитии важнейшее значение). Более того, исходя из диалектического характера общественного развития становится понятным то, что переход к новому обществу просто обязан произойти на «периферии» существующей системы – и в этом случае Русская Революция выступает не как «неприятное исключение», а как вполне закономерный результат мирового эволюционного процесса. Впрочем, это уже отдельная большая тема…
