Критика капитализма сегодня становится привычной. Скорее даже наоборот, признание того, что капитализм хорош, кажется странным. Кризис превратился из чего-то экзотического и апокалипсического в привычную форму существования – совершенно по Марксу. Поэтому прежние восторги бывших советских людей по поводу того, что капитализм дает 200 видов колбасы в магазине сменяются пониманием того, что эти 200 видов колбасы обходятся очень дорого. Слишком дорого. Фантастически дорого, и причем не только в деньгах. Люди чувствуют, что капитализм лишает их чего-то очень важного, того, лишившись которого они перестанут быть людьми.
Это чувство дает основание для критики современной модели. Не будем касаться критики политэкономической. Утверждать, насколько Маркс был прав и насколько ошибались все его противники означает очень долгую и специфическую дискуссию, которая и так ведется в блогосфере. В любом случае, переход к политэкономическому рассмотрению требует умению использовать определенный аналитический аппарат. В этом случае пресловутое «неясное понимание» уступает место аналитическому. В случае же «неясного понимания» речь идет об этическом восприятии капитализма, об его критике с этических позиций.
Наиболее распространенным аспектом этической критики капитализма в современном обществе (особенно «среди левых интеллектуалов») является так называемое «общество потребления». В прошлом основой критики капитализма считали нищеты народных масс, однако сейчас эта нищета менее выражена, особенно в мегаполисах, и не дает о себе знать. Сверхпотребление же, в отличии от политэкономических особенностей капитализма, видится прекрасно «невооруженным взглядом» и представляет отличную мишень для критики. Действительно, если та же классовая структура общества кажется то ли односторонней, то ли устаревшей, то массовая потребительская гонка всегда на виду. Очередь за новыми Айфонами по своему маразму мало что может превзойти.
Поэтому пытаясь рассмотреть, что же является причиной этического неприятия капитализма, многие выбирают именно этот путь. Дескать, капитализм заставляет человека рваться нам работе ради того, чтобы он обрел еще один предмет потребления. Не забывают и про рекламу, которая реально надоела большинству людей более чем полностью. Кажется, что мир без рекламы и без бесконечной потребительской гонки будет намного чище (в том числе и сточки зрения экологии) и счастливее. Разве не является идеалом «простая жизнь» (желательно на природе), когда человек работает только для того, чтобы удовлетворить основные потребности, а не рвет на себе жилы ради обладания еще одним гаджетом…
Стоп! Идеал — идеалом, а вопросы остаются. И речь идет о том, что же является «основными потребностями». И если с новым «бентли» тут все понятно, что более приземленные вещи оказываются спорными. Например, в той же «простой жизни» пардон, уборная должна быть или нет. И какая. Понятно, что дачнику и «туалет системы сортир» может оказаться приемлемым, но летом. А зимой, в мороз, в метель…
Поэтому понимание, за какой же границей потребление переходит в разновидность «сверх-» остается весьма условным. Эту границу всегда можно двигать в ту или иную сторону. Так, для некоторых сельских пенсионеров сверхпотреблением является тот же водопровод—они до сих пор носят воду «с колонки» или вообще, из реки, так как считают абсурдным платить деньги за проведение водопровода домой (а деньги имеют, держат «на книжке»). Впрочем, это сейчас уходящий тип, еще лет десять назад подобных было больше. Но вот люди, не использующие стиральные машины-автоматы встречаются до сих пор…
С другой стороны, тот же представитель «офисного планктона» зачастую наличие планшета или телефона новейшей марки, меняемой каждый год, не считает за сверхпотребление. Он вполне может обличать «тупых потребителей», смеяться над толпой на распродажах и вообще, иметь антикапиталистические взгляды. Айфон –это же просто телефон—будет утверждать этот менеджер среднего звена. Удобный, надежный. Почему наличие хорошей вещи следует считать «потреблятством»?
Таким образом, критика сверхпотребления является столь же неопределенной, сколь и распространенной. Но эффект от этой критики является далеко не однозначным. Например, сверхпотребление становится базовым признаком капитализма, и общества, не имеющие его могут казаться некапиталистическими или антикапиталистическими. Например, еще недавно была популярна идея теократии, как спасения от капиталистического ада. Еще сейчас многие связывают ограничения потребления, декларируемые многими религиями с «выздоровлением общества», устранением его основных противоречий. Даже критика той же РПЦ идет во многом от того сверхпотребления, которое ведут высшие церковные иерархи. Типа, у наличие у Патриарха часов «брегет» или дорогих автомобилей является основной проблемой клерикализации общества. Не было бы часов и катайся Патриарх на «Ладе-Калине»—все было бы прекрасно…
Еще менее очевидный результат критика сверхпотребления дает в самом левом движении, в левой антикапиталистической мысли. Все более усиливающаяся критика этого процесса дает как идеал вариант общества «недопотребления», наподобие мифического маонисткого Китая, где все одеты в одинаковые ватники и живут в казармах. Какое отношение это имеет к критике капитализма, сложно сказать. 90% времени капитализм представлял собой именно этот вариант, да и представляет для огромной массы стран теперь.
И главное. Не является ли проблема критики сверхпотребления тем, что само это сверхпотребление вторичным результатом неких внутренних процессов капиталистического общества? Почему бы и нет. Реально Маркс дал этому определение еще в XIX веке. В «Экономико-философские рукописях 1844 года» он писал:
«Во-первых, в том, что труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духовные силы. Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это – принудительный труд. Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде. Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы. Внешний труд, труд, в процессе которого человек себя отчуждает, есть принесение себя в жертву, самоистязание. И, наконец, внешний характер труда проявляется для рабочего в том, что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда принадлежит не себе, а другому. Подобно тому как в религии самодеятельность человеческой фантазии, человеческого мозга и человеческого сердца воздействует на индивидуума независимо от него самого, т.е. в качестве какой-то чужой деятельности, божественной или дьявольской, так и деятельность рабочего не есть его самодеятельность. Она принадлежит другому, она есть утрата рабочим самого себя.В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций – при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., – а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному?Правда, еда, питье, половой акт и т.д. тоже суть подлинно человеческие функции. Но в абстракции, отрывающей их от круга прочей человеческой деятельности и превращающей их в последние и единственные конечные цели, они носят животный характер.»
Вот вам и основа сверхпотребления. Если труд отчуждается, то единственно доступными человеческими функциями оказываются связанные с потреблением. С ростом отчуждения растет и потребление, как попытка уравновесить расчеловечивание в трудовой деятельности тем, чем остается. Проблема оказалась обратной той, на которую указывали критики. Бороться со сверхпотреблением означает бороться с попытками человека обойти извне систему отчуждения, усиливая те функции, что не ей. То, что эти попытки оказываются бессмысленными, потому что пытаясь вырваться за пределы замкнутого круга, человек все равно оказывается в нем, не означает того, что исключение вообще этого круга из рассмотрения является верным.
Основная этическая проблема капитализма – не «потреблятство»! Основная этическая проблема капитализма – это отчуждение. Это именно то, что миллионы лишаются своей воли, отдают её в руки некоторых избранных. Миллионы и миллиарды денежных средств – это миллионы и миллиарды человеко-часов, миллионы и миллиарды отобранных воль.
Именно поэтому коммунизм, как решение проблем современного общества представляет собой именно снятие отчуждения. Возвращение человеку его свободной воли, превращение его из «винтика» капиталистического производства в истинного хозяина своей жизни. По сравнению с этой истинной свободной кажутся жалкими либеральные права. Либеральная свобода представляет собой лишь небольшое подмножество свободы коммунистической, а сами либералы лишь жалкими имитаторами, которые пытаются своими действиями лишь изобразить подобие свободы, не давая ничего реального.
