Раньше в фантастике главным было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Но вот радио есть, а счастья нет.
Ильф и ПетровПоследнее время ведутся дискуссии о том, насколько изменится мир в недалеком будущем. Одним из основных факторов изменения рассматриваются всевозможные технические новинки, такие как нанотехнологии. 3д принтеры или киборгизация, массовое распространение которых предполагается в ближайшее время. И как они способны принести решение многих, казалось неразрешимых сегодня проблем. Надо сказать, что подобные дискуссии не являются особенностью нашего времени, они велись задолго до него. Идеи того, что очередное достижение науки принесет долгожданное счастье для человечества высказывались еще в эпоху Просвещения и в XX веке получило название «технологического» или «научно-технического» оптимизма.
Технологический оптимизм –идея, которая провозглашает научно-технический прогресс средством решения всех общественных проблем. Хотя само это понятие появилось только в XX веке, однако можно считать, что век XIX был именно веком технологического оптимизма. Идея о том, что техническое развитие само по себе может разрешить все общественные противоречия, что благодаря развитию технологии общество может произвести столько благ, что хватит и для богатых, и для бедных была весьма популярной у «прогрессивных» обывателей XIX века. Он вроде имел все основания для этого: общественное богатство к концу века росло, росла и заработная плата.
Правда, насколько это связано с технологическими достижениями, а насколько с постоянной борьбой рабочих за свои права, которая сотрясала развитые страны весь век, обыватель предпочитал не задумываться. Это и понятно — сама идея общественного переустройства казалась обывателю настолько меняющей привычные представления и настолько странной, что он старался думать об чем угодно, только не об этом. Начало XX века вошло в историю, как La belle epoque, прекрасная эпоха, время дам в элегантных платьев и благородных летчиков с белыми шарфами. Несмотря на то, что еще в конце XIX века Фридрих Энгельс предупреждал о неизбежности мировой войны, обыватель предпочитал верить в то, что сложность современной экономики, переплетение интересов, общие торговые рынки и пр., сделали большую войну невозможной. Оптимизм человека начала века покоился на прочном фундаменте прогресса, благо которого казалось абсолютным…
Прав оказался Энгельс. Первая Мировая война нанесла огромный удар по всякому оптимизму, и оптимизму технологическому в особенности. Массовое уничтожение людей и не менее массовое уничтожение материальных ценностей, предпринимаемое с применением новейших достижений прогресса, убило все надежды Прекрасной Эпохи, и поставило человечество перед выбором. Социальное устройство мира оказалось изменено, империи рухнули, в России случилась революция 1917 года,а в Европе старые консервативные правительства были сменены либеральными, а социал-демократические реформы позволили массам получить небывалые ранее права.
Но несмотря на произошедшее, обыватель снова выбрал для себя идею технологического оптимизма. Рост производства в послевоенное время давал надежду на то, что страшное прошлое уже позади, что теперь каждый рабочий сможет не просто сытно поесть, но и купить себе автомобиль. Великая Депрессия нанесла удар по идее «конвейерного рая», а начавшаяся после Вторая Мировая война должна была опровергнуть все мысли о абсолютной полезности техники. Множество машин, убивающих людей, намного превысило уровень Первой Мировой, а нацистские лагеря смерти, конвейерные фабрики по уничтожению людей, казалось, были прямой насмешкой надо оптимистами.
Но и в этот раз пронесло… Страна, совершившая полную социальную перестройку, каким был социалистический СССР, сумела остановить превращение мира в гигантскую фабрику смерти. Разгромив Третий Рейх, мир получил передышку. Послевоенное восстановление мира привело к подъему промышленности, а запущенное холодной войной ракетно-космическое соперничество — к росту научно-техническому прогрессу, повышению значимости науки и техники. Подъем экономики вызвал рост уровня жизни, а необходимость конкурировать с социалистической системой приводила к более справедливому распределению общественных благ. Основные потребности человека в капиталистическом обществе неожиданно оказались удовлетворены, причем без угрозы наступления новой Великой Депрессии. И даже бывшая кошмаром для обывателя атомная война неожиданно не наступила. Карибский кризис был разрешен мирным путем и наступил период разрядки.
Это привело к новому всплеску технологического оптимизма. Многим казалось, что именно развитие технологий привело к созданию послевоенного рая, как казалось им это до Второй или Первой Мировой войны. Поверив в это, человек решил, что его проблемы уже решены и никакая революция не сможет сделать жизнь лучше, чем сейчас. Поэтому развитие социальной борьбы не последовало и «революция 1968 года» не переросла в подлинную революцию, ограничившись лишь молодежными волнениями. Капитализм отделался легким испугом, и оправившись от него, начал наступление на жизнь граждан. Первая половина 1970 было периодом максимальной реальной зарплаты, после него она начала падать, несмотря на продолжающийся рост производительности труда. . Начался период неокапиталистической реакции, продолжающийся до сих пор. (А также переориентация капиталистической экономики с производства на финансовую сферу прим редакции)
А как же технологический оптимизм? Нет, после неокапиталистического поворота он не исчез, а напротив, стал крайне популярным. Дело в том, что неокапитализм приступил к «обратному переделу» общественного богатства, которое за послевоенный период значительно увеличилось, и на начальных этапах число бенефициантов этого передела было значительным. Пресловутый «средний класс», выделяясь из общей массы трудящихся, получал часть прибавочной стоимости, изымаемой капиталистами. Именно этот слой населения стал самым ярым сторонником неолиберальных реформ. Но именно поэтому он и нуждался в оправдании того, что его доходы росли тогда, когда общий уровень жизни падал. Технологический оптимизм породил идеи, которые окончательно вытеснили из умов среднего класса всякую мысль об эксплуатации. Согласно им, именно технические и иные (рекламные, маркетинговые) новинки являются природой богатства, а вовсе не прибавочная стоимость, создаваемая трудом. Идеи «Третьей волны» Тоффлера и подобных книг просто вычеркивали пролетариат из мировой системы производства, объявляя его устаревшим, ставя наверх именно средний класс, творцов и созидателей нового общества.» Креативный класс«, который в странах капиталистического ядра возник много раньше, чем у нас.
Понятно, что созданные на основе желания оправдать привилегированное положение среднего класса, теории оказались неспособны сколь либо верно предсказать будущее. Сейчас «Третья волна» вызывает лишь усмешку, а положение среднего класса изо дня в день становится все хуже и хуже. Доведя систему эксплуатации масс до максимума, капиталисты принялись и за своих недавних союзников. В полном соответствии с теорией Маркса, по мере уменьшения возможности получать прибавочную стоимость, они охватывают системой эксплуатации все новые и новые слои. Поначалу снижение доходов «среднего класса» еще пытались маскировать развитием кредитования и заменой потребляемых им товаров более дешевыми, но оба эти пути имеют ограниченные возможности. «Кредитный рай» заканчивается, а фальсификация товаров подходит к теоретическому пределу. После того, как в колбасе не остается мяса, удешевлять ее производство больше некуда…
Итак, демонтаж среднего класса и рост обнищания масс должны создавать предпосылки к исчезновению условий для технологического, равно для какого-нибудь другого, оптимизма, и привести к пониманию, что общество крайне тяжело больно. Но нет, эта идея еще прочно сидит в умах обывателя. То, что некая технология способна спасти мир, кажется спасительной соломинкой, за которую можно удержаться над пропастью социального переустройства. С конца 1980 годов, когда крушение СССР поставило своего рода точку над государством всеобщего благосостояния, технологический оптимизм становится технологическим фетишизмом, вознесшим на вершину нового бога –Компьютер.
Разумеется, идея всемогущей разумной машины существовала с момента создания первых ЭВМ, но лишь в 1980 годы, когда компьютер стал доступен каждому, она превратилась в лейтмотив современного мира. Мифология 1980-1990 годов является апологией Компьютера, начиная с Терминатора и заканчивая Матрицей. Такими же всемогущими существами казались и люди, могущие управляться с компьютером—программисты и их темная ипостась—хакеры. Распространение идей о том, что каждый, кто познал суть машины, способен подняться на вершину социального Олимпа, как Стив Джобс или Билл Гейтс является способом, которым представитель среднего класса позволяет скрывать свое неприглядное место в жизни. Истинные причины, поднявшие того или иного капиталиста наверх, не рассматриваются. Технология на какое-то время приняла на себя ту самую роль «опиума народа» для среднего класса, которую ранее играла религия. Фильм Матрица окончательно утвердил новую религию, признав весь существующий мир машиной—такая вот интересная аллюзия на механицизм XVIII века.
Но с наступлением XXI века апология компьютера стала спадать. Машины оказались неспособны дать счастье, как и в XIX веке. Высокотехнологичный, по своему привлекательный ад Матрицы оказался на поверку банальнейшим миром рабов и господ, существовавших с самого начала классового общества, а идеи о том, что представитель среднего класса способен пробиться наверх вызывает теперь горькую усмешку. Попытки найти смысл жизни в объединении людей через социальные сети, давшие нового «героя» — Цукенберга, закончились тем, что последние превратились в худший аналог СМИ. И уж совсем нелепо выглядят попытки доказать важность социальных сетей для реальной политики—все эти «твиттерные революции», которые якобы свалили «тоталитарные режимы»: после событий в Ливии и Сирии это является настолько нелепой ложью, что в них не верят даже самые упертые поклонники соцсетей.
Какие же можно сделать выводы из произошедшего? А ровно такие, какие делали умные люди уже в XIX века—техника сама мало что решает. Маркс выделив в качестве движущих сил истории диалектическую связку между производственными отношениями и производственными силами.
Производительные силы— средства производства и люди, обладающие определённым производственным опытом, навыками к труду и приводящие эти средства производства в действие. Таким образом, люди — основной элемент производительных сил общества. Уровень развития производительных сил характеризуется степенью общественного разделения труда и развитием средств труда, прежде всего техники, а также степенью развития производственных навыков и научных знаний. Таким образом, техника влияет на жизнь лишь опосредованно, через сложную систему производительных сил. Как это не покажется странным, но любое изобретение само по себе не меняет жизнь людей, оно лишь может способствовать более прогрессивным способам производства. А может и не способствовать, если нет для этого предпосылок. Так все технические изобретения великого Леонардо Да Винчи оказались лишь своеобразными курьезами, которыми великий художник занимался в свободное от живописи, которой он и прославился, время. (То же самое и с 3d принтерами, они уже давно существуют, но в рамках современной капиталистической системы, они используются дай бог на 5% от своих возможностей прим редакции)
И поэтому, рассматриваемые вне системы общественных отношений, технологии не дают никакого основания ни для оптимизма, ни для пессимизма. Являясь только инструментом, удобным или нет для определенной производственной ниши, они не могут изменить базовых отношений между людьми. Никакие социальные сети, 3Д принтеры и наноассемблеры не меняют отношений между рабочими и капиталистами, как не изменили его паровозы, аэропланы, автомобили, ЭВМ, станки с ЧПУ и промышленные роботы.
Напротив, как показывает опыт нашей страны, изменение социальной структуры способно привести к немыслимому технологическому витку 1920-1960 годов, превратившему Россию из аграрной слаборазвитой в космическую сверхдержаву. Равно как и обратный пример бывшего СССР 1990-2000 годов, когда развитая космическая держава опускается чуть ли не до африканского (а для Средней Азии именно до африканского) уровня развития.
