Изначально я не планировал писать о телеканале «Дождь». Ни о проведенном им опросе, ни о его закрытии. Данный телеканал я не смотрю и смотреть не буду. Натыкался на него несколько раз, но по причине общей унылости переключал каналы. Того же мнение придерживаются все люди, которых я знаю в «реале». Что же касается его закрытия — то никто канал нем закрывал, ИМХО провайдеры просто нашли повод, чтобы отказаться от «малосмотрибельного» телеканала.
гитлеровский плакат времен Великой Отечественной
Но тем не менее, есть в этой истории с «Дождем» один интересный момент. Сама постановка «дождевого опроса» выявляет одну особенность постсоветского сознания – это некую любовь к сдаче в плен. Даже не так, не любовь, а высокий уровень допустимости этого действия. Допустимость того, чтобы в какой-то момент оставить борьбу и отдаться воле победителя. Такова постановка вопроса не нова. По сути, последний аккорд советской катастрофы прошел именно под ее эгидой. Стоит вспомнить фундаментальное позднесоветское: нам не нужна армия, ведь кто нас захватит? Потому, что если захватит, то ему придется нас кормить.
На самом деле, тут сразу можно выяснить основную проблему позднесоветского мышления: твердую уверенность, что «нас» кто-то будет кормить. Даже не так – твердую уверенность в том, что «наше кормление» есть нечто априорно обусловленное. Не важно – государством, бизнесом, иностранными оккупантами и т.д. Важно, что «мы» — то есть позднесоветские люди – выступают в этом случае в качестве абсолютной ценности.
На самом деле даже элементарное знание истории могло бы показать обратное: вряд ли когда кормление оккупированных было смыслом оккупации. Даже когда земли присоединялись к оккупировавшей державе, а население входило в «состав» подданных – как в случае присоединения Ирландии в Великобритании – и то, в этом случае, население этих областей оказывалось в роли «второго сорта». В случае же, когда территория присоединялась, как колония, население мало кого заботило. Ну, вымерли миллионы индийских ткачей от голода – и шут с ними!
Самое смешное, что все это позднесоветскому человеку известно. Более того, ему был известен и более близкий «опыт» общения с оккупантами. То, что гитлеровцы вовсе не горели желанием прокормить миллионы советских военнопленных, было настолько широко известно, что простое «выкидывание» из исторической памяти данного факта кажется невероятным. Но произошло именно так. В самом конце советского периода идея о том, что сдача СССР во Второй Мировой войне была бы оптимальным вариантом развития, стала одной из определяющих. Правда, прямо это мало кто говорил – видимо, потому что это была настолько страшная мысль, но загнанная вглубь сознания, она постоянно прорывалась в том или ином виде.
Началось все с постоянного муссирования огромных жертв Войны. Конечно, во многом тут была «виновата» и официальная советская пропаганда, делавшая акцент именно на этом аспекте. Причем в крайне специфической форме – в виде квазирелигиозного культа, когда причины наших бед декларировались в форме некоего «сакрального бедствия». То есть рассматривались наподобие некоей «воли богов», которую народ превозмог.
Особенность советской пропаганды, ее сила и слабость требует особого разбора, пока же можно сказать только, что данная метода выводила советские жертвы за грань разума.
Но такая ситуация не могла продолжаться вечно. И в определенный момент система рухнула – «сакральность» исчезла и вопрос о советских потерях оказался открытым. В этот момент он и был «использован» для декларирования мысли о поражении. Разумеется, говоря об использовании, не стоит думать, что кто-то специально прививал советскому народу эту мысль. Нет, речь шла о том, что глубоко загнанная в подсознание идея сдачи в плен неожиданно нашла способ актуализироваться. Огромные потери оказались всецело возложены на советское руководство (Вермахт как бы утратил вообще какое-либо к ним отношение). Частично этому способствовали сами властители страны, надеющиеся на то, что эта вина окажется только на Сталине и его приближенных, которые и так были осуждены и казались идеальными «козлами отпущения». Но в свете глубинных процессов роль конкретного виновника была невелика – важной была сама возможность провести идею «абсолютной неправильности» советских действий.
книги Резуна — бестселлеры 1990 годов
Актуализировавшись в данной форме, идея сдачи в плен, тем не менее, все равно не могла быть полностью реализованной. Поэтому пошло дальнейшее развития «советского греха», достигшее максимума в популярности идей незабвенного В.Резуна. Этот автор выдвинул простую, и по своему гениальную идею: СССР был таким же империалистическим хищником, что и Третий Рейх, и сам готовился напасть на Европу. Но Гитлер опередил Сталина. Разбирать резуновский бред нет смысла, он давно уже разобран и разбит. Но важно тут не то, были ли в «Ледоколе» хоть какие-то реальные факты или нет, а важно то, что творения Резуна вдруг так стали популярны на территории бывшего СССР. Ведь тиражи его книг превышают миллионы экземпляров, и даже если они и были изданы на деньги неких западных спецслужб, то все равно это не объясняет, как данные книги получили такую известность. (Я лично помню, как в тех же 1990 творения этого автора передавали из рук-в-руки, то есть на страну не хватало даже миллионных тиражей!)
То есть речь идет всего лишь о том, что книги Резуна актуализировали то, что было подспудно принято огромной массой позднесоветских граждан. Еще более интересно отношение к высказанным автором идеям. Можно было бы думать, что идея о Советской Империи, мечтающей захватить беззащитный Третий Рейх окажется популярной в «патриотическом смысле»: дескать вот какие мы были мощные и непобедимые, и только случай не дал нам возможность подмять всю Европу. Произведения подобного плана, в общем-то, широко распространены во всех империалистических и не очень государствах. Но увы! Сам тон книг Резуна подразумевает другое – СССР тут не просто агрессор, но еще и «плохой агрессор», отношение к которому автор высказывает весьма явно.
Это понятно, так как книга писалась в расчёт на английского читателя времен Холодной войны (1981-1985 годы), и вряд ли сам автор думал, что она получит свой успех на его родине. Уже потом, увидев свой коммерческий успех, писатель переориентировался уже на постсоветского читателя, и кстати, изменило тон его произведений в сторону, указанную выше. Но популярность его первых книг, изначально унизительных для позднесоветских людей, все равно остается удивительной. Вряд ли хоть один бизнесмен или представитель спецслужб дал бы подобный прогноз – настолько данное кажется противоречащим здравому смыслу.
Это еще раз показывает вторичность сознательной антисоветской деятельности относительно действующих в обществе идей. С чем связано подобное? На самом деле, «особенность» СССР у Резуна объясняется просто – «сознательное поражение» возможно только тогда, когда проигрывать приходится более «высокой» силе. Особенность советского мышления состояло в том, что «высота» этой силы должна быть не только и не столько материальной – в виде организации, технического превосходства и т.д., но и моральной. Именно тут можно найти причину того самого «обеливания», пусть и неявного, Третьего Рейха, что шло в позднесоветский период.
Дальнейшее развитие «идеи поражения» проявилось уже в кужцщейся апологетике фашизму – правда, прямо воспевать Третий Рейх было нельзя, так как он до сих пор является мировым «эталоном зла». Поэтому прославлялись и прославляются всевозможные коллаборационисты: от Власова с его РОА, Бандеры с УПА, до прибалтийского культа легионеров СС. Подобное может показаться уже просто обращением к фашизму и построением фашистского общества, но дело обстоит сложнее.
предатель Власов — один из «героев» 1990 годов
Несмотря на всю свою мерзость, «бандеровщина» и «власовщина» — это не фашизм. Это все то же развитие позднесоветской идеи о благости поражения и сдачи в плен. Поэтому прославляются соединения, априори сражавшиеся на стороне врага, противники своей страны. Для данной идеи важен не столько факт фашизма, сколько то, что этот коллаборационизма – самое явное проявление проигрыша, подчинения. Даже то, что коллаборационисты, по сути, не имели ни одной победы, оказывается не важным – для них важна не победа, а участие. Главное, что «новые господа» дали проигравшим возможность стать «одним из них», хотя и начать с самой низшей ступени. Будь бы вместо нацистов какие-нибудь «более приличные» завоеватели, сторонники поражения акцентировали внимание на них. Но раз таковых нет, то приходится довольствоваться теми врагами, что были.
Поняв теперь, откуда «растут ноги» у «дождевого опроса», теперь следует сделать самое важное – рассмотреть генезис у позднесоветских людей этой самой идеи поражения. Когда она зародилась, особого секрета нет – разумеется, в этот самый позднесоветский период. До этого, например, в период самой Великой Отечественной войны, напротив, можно было наблюдать поразительно низкий процент коллаборационизма, по сравнению с иными странами. Да и откуда ему было взяться: даже если не учитывать особенности советского мышления и воспитания, гитлеровцы сами довольно четко обозначили, каково место выделяется для оккупированных народов в их системе взглядов.
Но в позднесоветский период это было уже забыто. Советские жертвы, как сказано выше, носили особый, сакральный характер, который отрывал их от обыденной жизни в выводил в некое иное «измерение», где был «подвиг народа», «тысячи дней и тысячи ночей» и т.д. Во многом это было правильно, так как блокировало возникновение вражды к немцам и прочим врагам (которые теперь были союзниками в виде той же ГДР), позволило ликвидировать опасность желания мести и т.д.
При всей очевидной благости этого, подобное выводило совершившийся подвиг из рамок обсуждения, лишало граждан понимания его. И, одновременно, создавало иллюзию, что этот подвиг принят всем обществом, что он теперь «останется в веках». На самом деле, помпезные и дорогие монументы и постоянные славословия менее всего приносят пользы. В стране выросло и пришло в жизнь поколение, не знавшее и не помнившее ужасов войны. Даже те, кто в 1941-1945 были детьми, во многом, уже не понимали, что тогда творилось, а под действием советского официоза забывшие и то немногое, что знали.
Но при этом новые советские поколения имели и свой, совершенно новый в человеческой истории опыт. Советский Союз дал много нового. Одной из значительных инноваций была полная уверенность советского человека в завтрашнем дне. Это означало, что какие-бы действия он не совершал, все равно его существование было бы обеспечено. Упасть на самое дно было очень сложно – общество выстраивало всевозможные механизмы реабилитации. Например, поддерживало на определенном уровне жизнь тех же алкоголиков, через систему ЛТП постоянно возвращавших их к жизни. Мнение самих алкоголиков об это не имеет значение – важно, что человек не спивался, не становился бомжом, а имел уровень жизни, примерно соответствующий нижней границы «среднего советского уровня».
При этом невысокая разница в доходах советских людей (порядка четырех раз) не создавала из «низших слоев» общественных париев. Дворники и сантехники были так же уважаемы, как и инженеры с учеными (что зачастую вызывало раздражение последних). Это снижало до минимума уровень социальной напряженности в обществе и если не позволяло каждому советскому гражданину заниматься любимым делом, то по крайней мере, давала для этого максимальную возможность. Но одновременно, подобное состояние вызывал и формирование определенных практик, которые впоследствии стали причиной разрушения общества.
советские дкети — символ безмятежной жизни
Одной из таких практик стала и возможность поражения. Человек мог в любой момент оставить то, за что он боролся и отойти в тень. И при этом он не был бы раздавлен и полностью уничтожен. Для всей человеческой Истории было характерно обратное. Победитель получает все, и горе побежденным! В позднесоветский период это правило было впервые нарушено. Актеры и режиссеры, имевшие мировую известность, получали всего лишь в несколько раз большие доходы, нежели они получили, работая в областном театре. Ученый и мировым именем жил не намного лучше любого МНСа. И наконец, даже пресловутая номенклатура, за исключением самой верхушки, вряд ли могла похвастаться особыми привилегиями перед остальными гражданами.
Персональная «Волга» (в лучшем случае, «Чайка»), двухэтажная дача и продуктовый набор из черной икры и копченой колбасы – вот и все. Любой чиновник средней руки сейчас живет много роскошнее советских секретарей обкома или даже министров.
В такой системе никого не удивляет, например, то, что многие могли уйти на менее престижное место, вплоть до дворников, и заняться творчеством, которое было не востребовано обществом. «Поколение дворников и сторожей» — уникальное явление. Можно ли сейчас представить, что нынешний дворник, живя на нищенскую зарплату в подвале (дворницкие были приватизированы еще в начале 1990 годов), способен на что-то, кроме как пить водку?
То есть, «сдача в плен», то есть отказ от борьбы за свои интересы, в таком обществе не была чем-то запрещенным. Считалось, что противник, не важно, частное лицо или государство, не должно добивать побежденного. Даже если речь шла об уголовном наказании, то все равно оно не означало конца. В условиях дефицита труда любой освободившийся из мест заключения вполне мог рассчитывать на полноценный возврат в общество.
Понятно, что это распространялось не на всех, но отдельные случаи мало что меняли. В этих рамках идея «потерпеть поражение, чтобы сберечь силы» была крайне актуально. Можно только удивляться, сколько людей «писали в стол», причем некоторые умудрялись даже «снимать на полку». «Квартирники», полуподпольные выставки, работа на «самиздат». При том, что государству они были не нужны и даже враждебны, вся эта масса людей имела средства для своего существования. Этот отказ от борьбы за свои идеалы давал данным людям иллюзию будущей победы. Самое интересное, что некоторые данной победы дождались!
Кочегарка В. Цоя «Камчатка». Она не помешала ему стать рок-звездой
То есть, в личной жизни граждане вполне могли применять поражение, как допустимую стратегию. А далее произошло то, что и должно было произойти – из разряда личных практик это перешло в разряд «общих истин». Зачем нам лишние жертвы – если в любом случае, противнику выгоднее всего найти компромисс? То, что бывают случаи, когда компромиссов быть, по умолчанию, не может – для советского человека просто не укладывалось в голове. То, что СССР позднесоветского периода не имел способных к нападению на него врагов – ситуация Холодной войны была, в целом, им выиграна, и НАТО ни при каких условиях не могло бы начать агрессию, так что единственно возможной войной была война локальная, на границах влияния – тоже не осознавалось, как уникальное положение.
В общем, «нормальные условия» позднесоветской жизни, которые кардинально отличались от всего, что было ранее, сыграли с позднесоветским человеком опасную шутку. Еще более опасной она стала по той причине, что руководство позднего СССР просто не могло принять эту точку зрения за реально существующую. Дело в том, что оно принадлежало как раз к поколению, прошедшее войну. И вряд ли они даже могли предположить, что кто-то может думать о поражении иначе, чем об полной катастрофе. Непонимание между этими группами – людьми, для которых ценности победы были абсолютными и между людьми, для которых было возможно поражение, не позволило вывести эту проблему на уровень общественного обсуждения и загнало ее вглубь. В результате чего и стали проявляться те процессы, что описаны выше, в виде постепенной актуализации идеи благости сдачи в плен и бессмысленности военных жертв.
В результате чего в 1990 годы последняя точка зрения стала главенствующей. Но после того, как СССР рухнул и советская жизнь была разрушена, исчезло и то, что делало данную идею актуальной. Поражение стало означать полную катастрофу, и зачастую, и смерть. Например, граждане многих национальных республик, что покорились воле победившего националистических сил, во многом оказались вышвырнуты из нормальной жизни и под угрозой смерти вынуждены были бежать на самых ужасных условиях. Без социализма милости к побеждённым никто уже не проявлял.
Другим повезлдо больше: их никто не грозился убивать, а просто новые хозяева захватили общую, когда-то собственность. Но и они отказались от борьбы за свои права, и позволили новоявленным хозяевам обрести полную власть. И опять же – миллионы выкидывались с закрываемых заводов, и заботиться о них было некому. Кормить проигравших – зачем такая роскошь! Не наделали же абажуров – тому и радуйтесь!
И лишь благодаря инерции общественных процессов и огромному общественному богатству, разделом которого занялись победители, этот процесс прошел относительно бескровно. Хозяева просто не могли поверить, что народ так просто откажется от борьбы, и старались не доводить его до «последней черты». Но общая собственность кончается, и все равно, рано или поздно, им придётся это сделать.
И поэтому уничтожение конструкта «благого поражения» является одной из базовых задач на сегодняшний период. Надо понять, что проигравших никто не будет слушать, что единственное, ради чего им могут оставить жизнь – так только для того, чтобы они выполняли самые тяжелые работы. Что единственная роль, что им светит – это роль рабов. Советского Союза нет и больше на будет – а значит, мир пришел в единственно возможное для него сейчас состояние, когда победитель получает все, а побежденный ничего. И значит это то, что одно из главных качеств, которое нам надо обрести – это способность не сдаваться. Поскольку это и является единственно адекватной нормой для современного мира. В всех областях.
