Существует известное мнение о том, что в СССР было избыточное образование. Наиболее часто говорится об избыточном высшем, хотя встречается критика и всеобщего среднего образования. Об избыточности восьмилетнего, правда, не говорят, хотя не факт, что об этом не думают…
Правда, следует отметить, что идея о том, что образования может быть «слишком много», не нова. Если отбросить все античные или средневековые высказывания в данном духе и обратиться к сравнительно недавней истории, то можно обратиться к истории позапрошлого века. Известно, что с момента активного преобразования России Петром I вопрос образования стало одним из наиболее важных для страны. Пускай вначале речь шла только о представителях правящего сословия, но и это был важный рывок вперед.
Поэтому несмотря на все, весь послепетровский период шел неуклонный, пусть и очень медленный, рост образования в стране. Это была суровая необходимость: Россия оказывалась вынуждена обеспечивать хоть как-то сравнимый с Европой паритет развития, чтобы не оказаться в зависимости. И хотя архаичность производства и производственных отношений очень сильно мешали данному процессу, тем не менее, в области образования Россия старалась хоть как то поспевать за развитым миром.
Поэтому уже в начале XIX века в стране было создано Министерство Народного Просвещения и начато развертывание сети учебных заведений. И хотя дело сильно тормозилось архаичной структурой общества, общей слабостью государства и извечным русским воровством, все же была создана сеть учебных заведений различного уровня: от начальных до средних (гимназий). И хотя о всеобщем образовании речи не было вплоть до революции 1917 года, все же можно говорить о том, что некоторая часть населения получала доступ к среднему и высшему образованию, становясь опорой в развитии страны.
Правда, не всем это нравилось. Наиболее известным противником всесословного образования был знаменитый обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев. Он отстаивал совершенно противоположную точку зрения, согласно которой человеку важно прежде всего иметь умения, соответствующие его сословному положению. Лишние, «абстрактные» знания, с его точки зрения только мешают человеку в его жизни. Победоносцев писал:
«Сколько наделало вреда смешение понятия о знании с понятием об умении! Увлекшись мечтательной задачей всеобщего просвещения, мы назвали просвещением известную сумму знаний, предположив, что она приобретается прохождением школьной программы, искусственно скомпонованной кабинетными педагогами. Устроив таким образом школу, мы отрезали ее от жизни и задумали насильственно загонять в нее детей для того, чтобы подвергать их процессу умственного развития по нашей программе. Но мы забыли или не хотели сознать, что масса детей, которых мы просвещаем, должна жить насущным хлебом, для приобретения коего требуется не сумма голых знаний, коими программы наши напичканы, а умение делать известное дело, и что от этого умения мы можем отбить их искусственно, на воображаемом знании, построенном школой»
Основной задачей образования, по Победоносцеву, было нравственное и патриотическое воспитание. То есть, школа должна была выступать, прежде всего, в роли инструмента социализации. Он писал:
«По народному понятию школа учит читать, писать и считать, но в нераздельной связи с этим учит знать Бога и любить Его, и бояться, любить Отечество, почитать родителей. Вот сумма знаний, умений и ощущений, которые в совокупности своей образуют в человеке совесть и дают ему нравственную силу, необходимую для того, чтобы сохранить равновесие в жизни и выдерживать борьбу с дурными побуждениями природы, с дурными внушениями и соблазнами мысли»
То е
сть, главное – это не допустить «соблазна мысли». Насколько такая система противоречила интересам страны, которая нуждалась в скорейшей перестройки своего крайне отсталого хозяйства, а не в вечном его воспроизводстве, нет смысла объяснять. Но и у идее Победоносцева было немало сторонников. Они не видели поблеем в отсталости Империи, не понимая, что через некоторое время более развитый противник просто сомнет это царство благочестия. Что в мире, где все решают железные дороги, электричество, автомобили, телеграф и пулеметы, подобные мысли смотрятся весьма странно. В
1887 году вышел знаменитый «Циркуляр о кухаркиных детях» министра просвещения Делянова. Этот закон запрещал принимать в гимназии представителей «неблагородных слоев населения». Таким образом государство собиралось «подморозить» развитие и уничтожить разночинцев, как источник революционной заразы. Как при этом проводить модернизацию – не оговаривалось, ведь само разворачивание системы гимназий имело именно эту задачу. Возможно, надеялись на то, что модернизировать Россию будут иностранные специалисты. «Неблагородным» оставляли, в основном, лишь право на начальное образование, да еще с сильным религиозным уклоном (ЦПШ).
Впрочем, жизнь сделала корректировку этой идее. Уже в начале века слишком ясно стал виден не избыток, а недостаток образования в России, что заставило власть пересмотреть свои приоритеты и разработать план развития образования в стране. В 1915-1916 году под руководством графа Игнатьева была попытка разработать, наконец-то, проект единого безсословного среднего образования. Но сопротивление сторонников «подморозки» не дало провести этот проект, и реализовать подобное удалось только после Революции в виде Единой Трудовой Школы.
Как видим, идея «вреда избыточности образования» возникла задолго до СССР. Впрочем, ее не стоит считать чисто российской особенностью: например, подобных взглядов придерживался знаменитый автор «Психологии масс» Густав Лебон. Но в связи с особенностью российского развития именно в нашей стране подобные идеи получили особую известность.
Но надо сказать, что после Революции данные мысли находились далеко на «периферии» общественного сознания. Напротив, идея всеобщего образования являлась мэйнстримом советской жизни, одной из основных ее структур. Несмотря на то, что большевики получили голодную и разрушенную страну, с самого начала строительства социализма они взяли курс на массовое просвещение. Экономя на всем, чем можно, они, тем не менее, вкладывали огромные средства в развитие начального, среднего и высшего образования. Разумеется, не хватало всего: от самих помещений школ до учителей.
Разумеется, многим тогда казалось, что большевики уделяют избыточное внимание этой проблеме. Подобная точка зрения казалась здравой: ведь, как и ранее, основную часть экономики составляли крайне примитивные и архаичные крестьянские хозяйства. Развертывание, в данном случае, системы образования (равно, как и здравоохранения) можно было рассматривать, как пресловутое метание бисера перед свиньями: ведь где могли применить после школы свои знания выросшие дети? Коровам хвосты крутить с применением математики? Не правы были ли те, что для народа достаточно знание примитивного счета и элементарной грамотности (чтобы можно было расписываться)?
Правда, авторитет большевиков, и прежде всего, Ленина с его максимой: «Учиться, учиться и еще раз учиться» был настолько велик, что открыто сомнения в выбранном курсе не высказывались. Но это еще не означает, что подобного не было.
Величие прозрения Ленина стало видно только после его смерти, в момент, когда была развернута машина индустриализации. На строящиеся заводы вместо неграмотных работников, приходили образованные люди, для которых не страшны были десятичные дроби, и которые могли пользоваться линейкой и транспортиром.
Не менее важным, нежели начальное образование, было и развертывание системы среднего и высшего. Надо сказать, что оно тоже казалось весьма избыточным для аграрной страны. Какие тут интегралы-дифференциалы, когда основное производство осуществляется кувалдой и напильником. Тем более, что для Российской Империи вполне хватало – вернее, как сказано выше, казалось, что хватало – специалистов. Кроме того, развертывание системы высшего образования натыкалось на очевидную преграду: не хватало специалистов. Высшая школа «классического типа», бывшая в Империи, имела очень высокий уровень подготовки, но теперь требовалось развернуть систему на порядки более обширную.
В этом плане неизбежным было упрощение подготовки. С одним но: выпущенные специалисты должны были уметь работать. То есть, было выброшено все, что можно: языки, философия – но оставлено главное – наука. Учебные заведения, построенные по этой упрощенной схеме, получили название «техникумы», и несмотря на все, прекрасно справлялись с поставленной задачей: сотни тысяч инженеров, учителей и фельдшеров прошли через нее. Помимо всего прочего, человек, замочивший техникум, имел вполне реальную возможность получить уже полноценное высшее образование.
Конечно, и тут было немало скептиков, твердящих, что «вот сейчас не то, что раньше, образование деградировало» и т.д. (Эту мысль, позднее четко сформулировалл Солженицын, обозвав советских специалистов «образованщиной», с явным противопоставлением прежней, имперской интеллигенции). Но развертывание тяжелой промышленности поставило все на место. То, что было неподвластно прежним, имеющим практически европейское образование интеллигентам, сделали советские «образованцы».
7 января 1933 года, И.В. Сталин, выступая на Пленуме ЦК ВКП(б), сказал:
- «У нас не было черной металлургии, основы индустриализации страны. У нас она есть теперь.
- У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь.
- У нас не было автомобильной промышленности. У нас она есть теперь.
- У нас не было станкостроения. У нас оно есть теперь.
- У нас не было серьезной и современной химической промышленности. У нас она есть теперь.
- У нас не было действительной и серьезной промышленности по производству современных сельскохозяйственных машин. У нас она есть теперь.
- У нас не было авиационной промышленности. У нас она есть теперь».
Разумеется, многие знают это высказывание, оно очень часто служит доказательством необычайного рывка СССР под управлением Сталина. Но многие ли задумываются, что начало этому рывку было положено более десяти лет до этого, когда в еще нэпманские 1920 годы была развернута мощная образовательная система. И отдавая должное этому правителю, не стоит забывать, что без грамотного населения вся эта программа индустриализации оказалась бы «подвешенной в воздухе».
Ленинская идея об «опережающем образовании» при всей своей неочевидности (зачем учить голодранцев) оказалась абсолютно верной. Голодные студенты начала 1920, сидящие в нетопленных аудиториях, учителя, уехавшие в глухую деревню, где еще недавно вообще не было ни одного грамотного человека – все они строили великую страну.
Не изменилось отношение к образованию и после первого рывка индустриализации. Надо сказать, что советское руководство четко представляло все проблемы и недостатки выбранного пути, и несмотря ни на что, делало все для роста полноценного высшего образования. Правда, некоторые могут вспомнить приснопамятный указ о введении платы за высшее образования от 26 октября 1940 года. Но тут надо, во-первых, помнить, что в данное время уже шла Вторая Мировая война, и вопрос о нападении Германии на СССР был делом ближайшего времени. Поэтому тут было важна малейшая экономия средств.
А во-вторых, эта плата была довольно дифференцированной и не слишком большой, так как рост числа студентов в это время не уменьшился (за исключение Великой Отечественной войны). Более того, этот рост в послевоенное время заметно ускорился, несмотря на существовавшую разруху и бедность населения.
Впрочем, в 1950 годах, после того, как восстановление промышленности завершилось, и была поставлена задача дальнейшего развития, бесплатность высшего образования была возвращена. Это означало начало нового витка модернизации, и соответственно, начало нового процесса развёртывания образовательной системы. Причем на всех уровнях.
Создание новых отраслей промышленности и модернизация старых требовало значительно большего числа квалифицированных кадров. Более того, ситуация менялась кардинальным образом: если ранее число мест для высококвалифицированных работников было меньше, нежели мест для низкоквалифицированных, то в 1950 годы количество последних стало уменьшаться. Данный процесс привел, например, к формированию целой сети ремесленных (профессиональных) училищ, в которых рабочие получали требуемые навыки. Прежняя картина, когда после школы человек приходил сразу на производство, стала неактуальной.
Даже столь известный «заповедник» неквалифицированного труда, как сельское хозяйство становился все более механизированным, в связи с чем произошел отказ от существовавшей тогда системы МТС и передаче всей техники колхозам. Данный процесс часто подвергается критике в наши дни, но он был абсолютно естественен в плане развития сельхозпроизводства: дело в том, что к тому времени в колхозах и совхозах уже не оставалось места для массового немеханизированного труда, и прежнее деление на колхозников и механизаторов потеряло смысл. Помимо этого, была сделана ставка на высокоинтенсивное сельхозпроизводство, развернута сеть племенных и семенных станций, и агроном с зоотехником стали непременными участниками этого процесса. В общем, можно сказать, что пал последний бастион традиции.
Таким образом, высокий уровень производства требовал высокого уровня образования. В 1960 -1970 годы, вслед за вторым витком индустриализации произошел второй рывок образования населения. По всей стране открывались новые вузы, прежняя «техникумовская» квалификация заменялась теперь «институтской». Помимо всего прочего, данный процесс приводил к резкому изменению стиля жизни, к изменению структуры потребностей. И вот тут-то в первый раз в советское время пришлось столкнуться с «теми самыми», казалось бы давно забытыми, высказываниями о том, что образование слишком высоко.
С чем это связано? Прежде всего, с резко выросшем контингентом образованных людей: если ранее инженер был один на несколько десятков, а то и сотен рабочих, то теперь соотношение изменилось. Широкое освоение сверхсложных систем, наподобие космических ракет, привело к резкому увеличению числа работников с высшим образованием, вплоть до того, что они производили сборку и отладку изделия наравне с техниками и рабочими. Подобная особенность позволяла, в итоге, много упростить и удешевить процесс производства, по сравнению с «традиционной» схемой, но была абсолютно непривычна. Из «офицера», руководящего массой «солдат» — в общем, начальника – специалист становился непосредственным участником производственного процесса.
Во вторых, следует помнить, что урбанизация 1950-1970 годов затронула, по сути, всю страну. Если ранее ее можно было разделить на промышленные центры со своими, индустриальными традициями и остальную, «тихую» провинцию, ведущую свою исконно-посконную жизнь (особенно четко это деление проявлялось до революции), то теперь промышленность заполнила всю страну. Бывшие тихие городки и местечки застраивались заводами и КБ, техникумами и больницами. При этом старшее поколение, разумеется, сохраняло прежние, доиндустриальные представления о мире. Такая ситуация не могла не приводить к конфликтам между ним и новыми, модернизированными поколениями.
Именно тут и произошло зарождение явления, которое можно обозначить, как «позднесоветский консерватизм». Я не раз писал о нем, поскольку данное явление и крайне важное в плане понимания эволюции СССР, и крайне интересное само по себе. Так вот, представление об якобы бытующей в стране избыточности образования является одним из составляющих этого самого консерватизма. И именно через него оно стало — по мере «захвата» консерватизмом все большего числа умов — набирать популярность.
На самом деле, высказывание «работать некому, одни инженеры» — не имело никакого отношения к действительности. В стране был явный дефицит специалистов с высшим образованием, в связи с чем шло постепенное наращивание их численности. Это видно даже по врачам или учителям, обычно находящимся «на виду» — с ними даже в самом конце существования СССР были проблемы. Что касается врачей, то об этом свидетельствовали очереди в поликлиниках, а о нехватке учителей говорит аномально высокая численность детей в классах, доходившая до 40 (!) человек.
Правда, был один неприятный момент: так называемое «столичное снабжение» — магазины Москвы и Ленинграда снабжались по иным нормам, нежели жители других городов, и студенты, закончившие столичные вузы, не особенно стремились уезжать из столиц туда, где требовались специалисты. Но к избыточности образования подобная проблема не имеет никакого отношения. Можно также отметить то, что, несмотря на относительно низкие зарплаты людей с высшим образованием, конкурс в вузы все равно существовал, то есть привлекательность подобных профессий обуславливалась далеко не финансовыми (или какими другими материальными) критериями.
Беда была в том, что мало кто понимал явное преимущество страны, связанное с дешевизной и лёгкостью «создания» квалифицированных работников. Свою роль тут сыграла и ориентация руководства на развитие «традиционных» отраслей промышленности с упором на массовый конвейерный, относительно низкоквалифицированный труд, при том, что наибольших успехов в стране добивалось как раз там, где было мелко- или среднесерийное производство: в космической или авиационной промышленности, в производстве уникального оборудования и т.д.
сверилильно-фрезерный станок с ЧПУ
В общем, получилось так, что СССР подошел в конце 1970 годов к барьеру, за котором лежал потенциальный третий виток модернизации, абсолютно не готовый – с точки зрения массового сознания – к этому. Впервые в своей истории страна оказалась одной из первых перед технологической революцией, и были немалая вероятность того, что именно Советский Союз станет пионером в области новых технологий: станков с ЧПУ, роботов, обрабатывающих центров. В этом плане высокая насыщенность высококлассными специалистами была крайне на руку – даже при отсутствии госпрограмм на советских предприятиях шло самостоятельное изготовление (!) станков с ЧПУ на базе универсальных. Можно было предположить, что при желании можно было бы развернуть очередное перевооружение промышленности.
Но вместо технологического рывка была проведена приснопамятная Олимпиада-80. Последовавшие затем известные события в виде «гонки на лафетах» привели к тому, что было не до производства. Надо было делить «освобождавшиеся» места наверху и подкупать народ повышением зарплат. Единственным моментом, когда, казалось, идея новой модернизации была близка к воплощению , стала раннегорбачевская программа «Ускорение». Но и она была прервана в самом начале.
В связи с вышеуказанными событиями, а вернее, в диалектической связке с ними, шло дальнейшее развитие и усиление позднесоветского консервативного дискурса. В плане отношения к образованию это определялось однозначным образом: если ранее не было сомнения в удачности выбранного курса, то теперь можно было выделить две точки зрения.
Во-первых, то, что советское образование крайне неэффективно – и чем дальше, тем больше становилось панегириков дореволюционной системе. И во-вторых, что оно избыточно.
Несмотря на то, что эти утверждения кажутся противоречащими друг другу, на самом деле они означали одно и то же. Избыточность образования – когда «каждого дурака надо учить» — рассматривалась, как отрицательная черта (по сравнению опять же, с царским временем), мешающая его эффективности. Причем, как и во времена Победоносцева, речь шла не только об образовании высшем, но и о среднем. Все чаще высказывались мысли, что современное среднее образование слишком много усилий прилагает для «вытягивания» слабых учеников, в ущерб сильным. Что ориентация на «троечников» не дает советским школьникам получать «нормальные знания». Да, через несколько лет те же люди будут ныть об утрате «самого лучшего в мире советского образования». Но это через несколько лет…
При этом не следует думать, что в позднесоветском образовании все было гладко. Нет, оно испытывало реальные проблемы, причем как высшее, так и среднее. Но дело в том, что выбираемые варианты решения имели малое отношение к реальным проблемам, и уж тем более, не могли их решить. Идея отбросить «слабых», чтобы сделать ставку на «сильных» – которая все чаше высказывалась в позднесоветское время – имела важный недостаток: в ней не рассматривалось, что делать с этими «слабыми». Как уже сказано выше, система образования была развернута не просто так – структура промышленности СССР все больше ориентировалась на высококвалифицированные кадры. В ней, например, полагалось, что рабочий будет в состоянии прочитать чертеж или самостоятельно отладить станок.
Ну, и уж тем более, никто не думал, как выброшенные за границы общества «слабые» будут относиться к «сильным». Что это будет не так, стало ясно только теперь, когда появились пресловутые «мигранты». Но в то время думали, что «поставленные на место» «недоучки» будут с восхищением взирать на «образованных», подобно дореволюционным «мужичкам». Что разделение общества по «интеллектуальному признаку» создаст предпосылки к неслыханному расцвету наук и искусств.
Чем дальше шло развитие консерватизма, тем все чаше раздавались совсем уж «победоносцевские» утверждения, что детям, вместо того, чтобы сидеть в школе, неплохо было бы заниматься каким-нибудь «полезным делом». К 1990 году это развилось в известный панегирик «мытью машин». Это сверхпопулярное в самом начале 1990 годов утверждение было развеяно только «практикой», когда выяснилось, что пресловутое мытье машин в совокупности с торговлей сигаретами никоим образом не связано с дальнейшим успехом (а, скорее даже, наоборот). Но в самом конце советского периода подобное казалось абсолютной истиной. Только, в отличие от конца XIX века это было не мнение определенного круга консервативной знати, а мнение практического большинства. По крайней мере, образованного. Это очень важный фактор, поскольку во времена Победоносцева огромная образованного населения исповедовало более-менее противоположную идею: о желательности народного просвещения. ИМХО, тут лежит важный ключ к современным событиям, но о нем надо говорить отдельно.
Таким образом, история проделала круг. От «подмораживания» Победоносцева через успех революции, опережающее развитие 1920-1930 годов, взлет 1950-1960 годов, восприятие идеи образования снова стали связываться с мыслью об «избыточности» его для основной массы. Ну, и практическое возвращение к тому, чтобы вернуть в систему просвещения идею – нет, еще не религии, как базиса превращения людей в послушных подданных – а пока еще только «нравственной компоненты». Впрочем, и этого было достаточно. До известной концепции в виде образовательного стандарта 2012 года с обязательными -«Россия мире», ОБЖ и физкультурой оставался один шаг.
В общем, можно сказать, что мысль об избыточности/излишестве образования в нашей (и не нашей) стране далеко не нова. Она всегда сопутствует усилению консервативного дискурса: от Победоносцева до Перестройки. Но и это усиление, само по себе, означает не что иное, как острую фазу системного кризиса, который нечем хорошем не заканчивается.
