В связи с происходящими событиями в Новороссии актуальным стал вопрос о том, является ли новороссийский протест прогрессивным или регрессивным явлением. Я уже писал, что это определяется не внешними факторами, вроде ориентации на Православие или участия в процессе казаков, а стремлением к уничтожению или сохранению промышленности. Особенно важно для левых в это случае является сохранение промышленного пролетариата, который и есть основной фактор успеха или нет левых идей. На самом деле, это достаточно фундаментальная идея, далеко выходящая за рамки украинских событий.
К сожалению, как раз понимание этого нет. Более того, очень многие из тех, кто считает себя левыми, не принимают этого факта. Одни считают, что рабочие, как таковые, являются неспособными к усвоению идей освободительной борьбы и, уж тем более, социализма и коммунизма. Со своей стороны, они во многом правы, только речь стоит вести не о рабочих, как таковых, а о постсоветских рабочих. И при этом не забывать, что само существование постсоветского пространства – ограниченно во времени. Уже сейчас становится заметно, что превращением постСССР в «нормальные» страны третьего мира с «нормальными» же общественными отношениями не за горами.
Но существует и другое мнение. Оно состоит в том, что промышленный пролетариат в роли основного революционного класса выступать не может. Либо потому, что он не мог этого никогда: дескать, ставка на рабочих была ошибочна, именно она привела к поражению (!) левых и установлению «тоталитаризма». Либо потому, что «время рабочих прошло». И если в свое время это и был революционный класс, то сейчас это время прошло и на смену пролетариям пришли новые революционные силы.
Несмотря на то, что первое и второе мнение, как правило, высказывается людьми с разными политическими взглядами – однако, входящими в «левый спектр» — результат этого мнения оказывается одинаковым. «Ставка» делается на т.н. «активистов» — молодых (в основном) людей, зачастую с высшим образованием, легко готовых воспринимать любые (в том числе и левые идеи). В общем-то, это легко объяснимо, так как с этими молодыми людьми удобно работать. Но, как известно, активистов мало для сколь-либо серьезной борьбы. Для этого нужен более-менее широкий слой людей. И вот тут начинаются явные проблемы.
Так как пролетарии, в целом, отбрасываются или, в лучшем случае, рассматриваются наравне со всеми, то акцент делается на т.н. «общегражданское движение». Таковыми были российские антипутинские выступления 2012 года. Таковым был приснопамятный украинский «евромайдан». Результаты, разумеется, не могут радовать. В самом лучшем случае, протесты просто сливаются, как случилось с «Болотной». В самом худшем… Ну что греха таить, в самом худшем случае к власти приходят такие силы, что способны любого думающего человека убедить не просто в бесполезности, но и однозначномй вреде «общегражданского протеста».
Уже одно это должно способствовать тому, чтобы заставить задуматься: а так ли неверно утверждение о пролетариате, как единственно революционном классе. Так ли уж верна ставка на образованных представителей «офисного планктона» в совокупности с недовольными гражданами, без учета их классовой принадлежности? Может быть, классики были правы, и ставка на пролетариат есть не исторически проходящий момент, а одно из фундаментальных положений марксистской теории?
Попробуем разобраться в этом. Следует отметить, что хотя все обстоит несколько сложнее, чем казалось классикам, но в главном они, ИМХО, были абсолютно правы. Пролетариат действительно является революционным классом, совершающий социалистическую революцию. Более того, в капиталистической системе больше никакого подобного класса быть не может.
Это– не блажь и не историческая условность. Пролетариат становится силой, пригодной для построения нового общества вполне закономерно, в силу ряда особенностей, связанный с системными свойствами человеческого развития. И желание «заменить» пролетариат на некий другой класс (или слой, вроде пресловутого «когнитариата») может служить лишь иллюстрацией непонимания механизмов развития общества и сложных диалектических процессов, происходящих при этом.
Почему же именно промышленные рабочие являются классом, который должен положить конец вековому господству классового общества? Для того, чтобы понять это, следует сделать некоторое отступление. Дело в том, что классовое общество, само по себе, является обществом, в котором власть, а по сути, и свобода (как возможность следовать собственным интересам), является принадлежностью только правящего класса (или ряда правящих классов в переходный период). Для всех остальных остается только подчинение и существование ради обеспечения интересов этих классов. Отсюда становится понятным, что людей, объективно недовольных существующим общественным устройством всегда много больше, чем довольных (это только в сознании позднесоветского человека могло существовать общество, населенное одними бизнесменами). Однако при этом классовые общества, почему-то, сохраняют завидную устойчивость.
Связано это с тем, что несмотря на наличие огромного числа людей, для которых смена строя было бы желательным, само осознание необходимости этого процесса весьма затруднительно. Дело в том, что представителю зависимых сословий, погруженному в пучину повседневности, крайне тяжело «выглянуть» за пределы своей обыденной жизни. Для формирования мышления обобщенными категориями требуется образование – а как раз его для представителей угнетенных классов и не было. В самом лучшем случае, единственно возможным предметом возмущения для них являлся непосредственный «угнетатель»: надсмотрщик, сборщик налогов, барин, бай и т.д. Подняться уже против «следующего уровня» угнетения, вроде наместников и управителей, не говоря уж про царей, было для них крайне неочевидно. Поэтому переход от простого возмущения несправедливостью мира к действиям по исправлению этой несправедливости был крайне редок.
Но все же восстания рабов в древности или крестьян в средневековье периодически происходили. Обыкновенно они быстро подавлялись правящими классами, имевшими несравненное преимущество в плане военной организации и вообще, умения работы со сложными проектами (вернее, это умение было весьма скромно, но с противоположной стороны был полный ноль). Если восставшие и достигали какой-либо самоорганизации, то во многом за счет того, что в руководстве их оказывались представители правящего класса (как Спартак, бывший до попадания в плен то ли представителем фракийской знати, то ли вообще представителем боспорской династии Спартокидов) или какие-то «переходные сословия», вроде казачьих атаманов Разина или Пугачева. Но и тут восставших ждала гарантированная неудача. Устроить мир, который бы соответствовал их нуждам, была невозможно: возврат к общинной организации неизбежно отбрасывал уровень развития далеко назад, а построение нового классового общества (пусть и с «добрым царем» во главе) неизбежно возвращало назад все проблемы. Кроме того, это «новое классовое общества», в большинстве своем, было гораздо менее устойчивым, нежели «сложные» «старые» общества, и его проигрыш в столкновении с ними был так же гарантирован.
Таким образом, наличие огромного числа обездоленных вовсе не означало наличие сил, способных на смену господствующего строя. В результате общества, демонстрирующие полное бесправие и нищету одних и богатство и власть других могли существовать исключительно долго. И даже когда разложение элит доходило до крайней точки и их способность их к управлению падало до нуля, общество просто распадалось на части, но не менялось на более справедливое. Единственным желательным путем для данного состояния становилось стремление к восстановлению старого порядка – если удастся избежать захвата соседями.
Да, разумеется, определенный социальный прогресс происходил, хотя и очень медленно. Но основанием для него было не столько действия угнетенных, сколько действия самих угнетателей. В «самом лучшем случае» народные восстания способствовали сглаживанию наиболее острых противоречий между эксплуатируемыми и эксплуататорами, заставляя последних задуматься над снижением уровня эксплуатации. Гораздо чаще же прогрессивные изменения происходили чисто случайно: в лакунах прежнего социума формировался некий локус (малозначительный изначально), который в случае кризиса мог стать «затравкой» для нового общества. Причем никакой особенной прогрессивности этот локус не нес, уровень его развития в среднем соответствовал окружающему миру, но какие-то черты могли быть более прогрессивными. Так, например, формировались зачатки буржуазного общества среди средневековых городов. Понятно, что скорость прогресса в данном случае была крайне низка, и лишь через огромное число итераций эти прогрессивные изменения становились определяющими.
Можно сказать, что до определенного времени построение более-менее справедливого общества просто невозможно. Эксплуатируемые классы, которым и было выгодно подобное – на данный шаг были неспособны: Эксплуататорам же данные изменения были, разумеется, малоинтересны. Ситуация изменилась с началом промышленной революции. На первый взгляд, подобное утверждение может показаться весьма странным: ведь именно при капитализме степень отчуждения достигла максимума, и следовало ожидать, что степень расчеловечивания при этом достигает предела. Как же в данном случае возможно не выступление против существующего порядка, но и простое осознание его несправедливости?
Но на самом деле тут проявляется диалектический характер развития общества. Да, степень отчуждения труда у главного эксплуатируемого класса при капитализме — пролетариата, максимальна. Но именно поэтому этот класс и оказывается способным на социальное творчество. Дело в том, что компенсирует это чудовищное отчуждение особый «способ существования» рабочих – в рабочих коллективах. Основной особенностью этих коллективов выступает довольно низкая степень отчуждения, и как следствие, низкое информационное сопротивление между членами. Реально это проявляется в крайне низкой конкретности между рабочими, в быстром распространении между ними информации, и наконец, в обретении классового сознания. Классовое сознание – это особенность коллективного сознания рабочих, проявляющаяся в осознании ими своих классовых интересов, в способности выйти за пределы частных интересов каждого индивидуума и за пределы обыденных процессов, позволяющая, наконец-то превратить пролетариат из «класса в себе» в «класс для себя».
Обретение классового сознания – весьма нетривиальный процесс. Свойством, приводящим к этому процессу, является отсутствие (или крайне низкий уровень) горизонтальной конкуренции (т.е. между самими рабочими). Подобное кажется странным, ведь капитализм a priori характеризуется большой конкуренцией на рынке труда –при нем на каждое рабочее место существует более одного претендента. Но тем не менее, эта конкуренция «волшебным» образом исчезает, когда рабочие устраиваются на работу. Причин этому несколько. Прежде всего, надо сказать, что «горизонтальная конкуренция», как не удивительно, не особенно выгодна хозяевам (а в некоторых случаях, абсолютно невыгодно). Дело в том, что промышленное производство настолько сложно и требует настолько большого числа операций, что наличие «избыточной» рабочей силы на предприятии просто невозможно. То есть число рабочих должно быть минимально возможным, что сильно уменьшает возможности для «внутренней конкуренции».
Но дело, однако, не только в этом. Полное отчуждение рабочего от его труда приводит к тому, что эффективность производства перестает быть для него сколь-либо важным: в любом случае получаемая им часть прибавочной стоимости является исчезающе малой. В этом случае единственным интересом рабочего становится возможность тем или иным образом увеличить свою долю- то есть, борьба за рост заработной платы. Но, как известно, действия отдельно взятого индивида на данном поприще обречены: при малейшей попытке заявить о своих правах он будет выброшен за пределы предприятия. А вот подобные действия большей части рабочих, как правило, гаситься подобным образом не будут – получаются слишком большие издержки для производственного процесса. Поэтому рано или поздно, но огромный плюс «внутренней солидарности» становится очевиден, причем для всех рабочих, вне зависимости от места работы и квалификации.
Подобная ситуация и формирует классовое мышление, как таковое. Разумеется, его наличие еще не означает направленность пролетариата на социалистическую революцию: изначально осознаются только экономические интересы. Для того, чтобы рабочий класс осознал необходимость борьбы не только за увеличение зарплат и улучшение условий труда требуется наличие «внешних факторов» в виде революционеров-агитаторов из «образованных классов». То есть, опять-таки представителей «правящих сословий». Но, в отличие от «предыдущих итераций» тут они играют роль даже не организаторов, а своеобразной «закваски». Ведь «информационное сопротивление» пролетариата относительно невелико, и однажды усвоенная информация способна далее распространяться самостоятельно. Поэтому, после определенной агитационной работы наступает формирование уже чисто пролетарской организации, почти независимой от «внешних воздействий».
Разумеется, в реальности эта «информационная прозрачность» все же далека от идеальной и кажется большой только по сравнению с «информационной прозрачностью» для угнетенных классов предыдущих эпох. Рабочие коллективы довольно сильно изменяются, принимая новых членов и теряя старых – именно поэтому важным фактором является размер предприятия: чем меньше число рабочих, тем менее проявляются их «коллективные свойства», и тем слабее классовое мышление. Кроме того, следует понимать, что в определенных условиях капиталист способен полностью блокировать образование «коллективного сознания» — применяя крайне высокоотчужденные формы эксплуатации, как например использование гастарбайтеров. В данном случае ни о каких формах классового сознания говорить не приходится, и поэтому с классовой борьбой тут будет так же плохо, как и в случае с крестьянами.
Но в целом, по ряду условий, целиком построить производство на данных механизмах невозможно (гастарбайтеры не обеспечивают воспроизводства рабочей силы, и поэтому возможности их применения ограничены). Отсюда можно говорить, что промышленный пролетариат выходит на иной уровень борьбы, нежели все остальные угнетенные классы до этого. В отличие от быстрого «выдыхания» протеста, завершающегося после достижения первых локальных целей или скатывающегося в «тупое» уничтожение всего на своем пути – как многие крестьянские восстания – рабочий протест может осуществляться вполне планомерно и основательно, захватывая предприятие за предприятием и таким образом, охватывая огромные территории. Общенациональная забастовка – вполне нормальное явление в рабочей борьбе. Более того, вполне возможен выход борьбы за рамки национальных государств (недаром, гимн рабочей борьбы называется «Интернационал» ) – что для всех иных случаев вообще немыслимо.
Уже одно это делает рабочую борьбу очень мощным механизмом изменения общества. Но дело не только в этом. Коллективизм, как таковой, является мощнейшим механизмом самоорганизации – как раз тем, чего не хватает в движениях иных классов. Как это не странно звучит, но он позволяет обойтись без внешних сил принуждения (в том числе и пропаганды). В отличие от мелкобуржуазных слоев, для которых ключевым фактором становится фигура вождя, позволяющая «переводить» идеи в пригодную для усвоение форму и «транслировать» их массам, рабочие вполне способны обойтись самостоятельно (по крайней мере, ориентироваться именно на содержание идей, а не на форму ее презентации). Высокая степень гибкости мышления, связанная с индустриальной формой труда, позволяет принимать довольно сложные концепции.
Поэтому в той же России 1917 года именно рабочие оказались той силой, что смогла противостоять нарастающей хаотизации общества. Именно они, как своеобразная «затравка» нового общества смогли обеспечить трансляцию порядка в распадающийся социум. Рабочие стали основой будущей сверхдержавы, и оставались основной силой спустя многие годы после выхода из кризиса 1917 года. (Можно вспомнить, например, «двадцатипятитысячников», что были командированы в село для проведения коллективизации). И это при том, что вплоть до 1950 годов рабочие не составляли большинства населения страны. Их влияние обеспечивалось не численным превосходством, а тем, что уровень энтропии рабочих (по вышеупомянутым) был много ниже, у нежели крестьян и мещан. В общем, все сетования на низкую относительную численность пролетариата сейчас легко опровергаются одним этим фактом.
Короче, можно сказать, что промышленная революция подошла напрямую к тому моменту, когда разделение людей на классы, бывшее тысячелетиями основанием для существования и развития общества, переставало быть необходимым. Она сделала возможным вековую мечту человечества – построение общества, в котором отсутствовало бы деление на высшие и низшие классы. Да, за это пришлось заплатить огромным ростом отчуждения – опасностью превращения рабочего в «человекомашину». Но это – как раз следствие диалектичности мира. Сильная и слабая стороны всегда соседствуют друг с другом.
Сама опасность расчеловечивания только подстегивает на борьбу с ней, делает мерзость классового общества еще более явной. Теперь уже нельзя спрятаться за какой-нибудь пасторальной идеей о «мировой симфонии»: дескать, одним заведено пахать, другим воевать, а третьим Богу молиться. Приложенная к миру заводов и фабрик, эта картина теряет свою буколическую прелесть и показывает свое адово нутро. Отныне каждый, кто придерживается данного мнения должен понимать, что разделяя людей «по функциям» он обрекает многих на ужасные страдания. И ему не следует надеяться на ответное снисхождение: обрекающий на Ад других, неизбежно обрекает на Ад и себя.
Но ладно, оставим эту тему. Ведь известно давно: «Кто сеет ветер, тот пожнет бурю». Не будем повторять старые истины. А заметим пока, что сам переход от классового общества к бесклассовому не однозначен отмене первого. Смена не формаций даже, а самого типа общества с классового на бесклассовый — очень сложный и неоднозначный процесс, который должен пройти несколько этапов. Что поделаешь – ведь это событие более высокого порядка, нежели буржуазная революция. Процесс разложения первобытнообщинного (родоплеменного общества) – аналог перехода к коммунизму, только с обратным знаком — продолжался очень долго, порядка сотен и даже тысяч лет. Сейчас, конечно, скорость изменения должна быть много большей, но все равно, понятно, что изменения подобного тектонического характера одним моментом не проходят.
А потому сам факт пролетарской революции еще не означает, что общество сразу становится коммунистическим. Напротив, это означает начало большого пути, который к данному факту должен привести. Пролетарская революция не изменяет индустриального характера производства, не изменяет высокого уровня отчуждения – поскольку последний связан именно с производством — а лишь позволяет начать путь к его снижению. И, в конечном итоге, основанием будущего общества будет не пролетариат, как таковой – ибо отмена деления на классы приводит к демонтажу и пролетариата– а некий новый вид трудящихся, который формируется после отмены классового разделения.
И советский период, как не удивительно, подтверждает эту мысль.Я уже не раз писал, что СССР следует рассматривать, не как «самостоятельный» вариант бесклассового (или классового) общества, а как переходный период между ними. СССР –не что иное, как «длинная» революция, продолжавшаяся 70 лет. Да, она потерпела поражение – но сколько поражений терпели революции вообще. Разве это кого-то когда-то останавливало? Гораздо важнее понимание сложности и длительности революционного процесса. Именно в непонимании этого момента и лежит корень ошибок левых- «антипролетаристов». Ведь кажется, что рабочие – те, что существуют рядом: плохо образованные, невоспитанные, не знающие революционной теории, подверженные националистическим и религиозным идеям – плохой «материал» для строительства нового, справедливого и гуманного строя. Образованные и активные мальчики и девочки из «хороших семей» — «материал» гораздо лучший.
Но при внимательном рассмотрении оказывается, что это не так. И желание «перескочить» с справедливое общество «за одну итерацию» приводит к совершенно иному результату, нежели планировалось. Общество, как сложная система, по определению ведет себя контринтуитивно. Впрочем, контринтуитивно большинство вещей вокруг нас – от Солнца, которое кажется вращающимся вокруг Земли (вернее, даже не вращающимся, а восходящим на Востоке и заходящим на Западе) до электричества и компьютеров. Тем не менее, эта контринтуитивность не мешает нам изучать огромное количество явлений и использовать их в своей жизни. Так что ничего страшного в понимании общественных процессов нет.
И если окажется (как писали основоположники), что для достижения социализма (и вообще, более справедливого общества, чем нынешнее) требуется участие рабочих, а не левых активистов, то придется делать на это поправки. Тем не менее. проблемы с включением пролетариата в левое движение остаются. Но проблемы для того и существуют, чтобы их решать…
